— На поток Данилу-у...— грянуло несколько глоток.
— На пото-о-ок,— подхватила площадь.
— Где он живет?
— На Прусской.
Для мизинных, измученных нуждой и голодом, это «на поток» — желанный клич, особенно если к этому присуждается кто из богатых, у которых есть чем поживиться.
И вот уж загудел Великий мост от топота сотен бегущих ног с Торговой стороны на Софийскую, туда, где пролегает Прусская улица. Данила Писарь человек не бедный. Ворота на запоре. Вышибли калитку, ворвались во двор, распахнули ворота. Серой орущей волной растеклись по двору, захлестнули дом. На высокое крыльцо выволокли испуганного хозяина.
— Предатель! Переветчик!
Что там лепечет Данила в свое оправдание, никто не слышит, да и орущая толпа слышать не хочет, требуя как ненасытная утроба:
— Смерть! Смерть предателю!
— С моста его! С моста.
Данилу в несколько кулаков спихнули с крыльца под ноги народу. А там мигом управились, забили, затоптали. Нашлись добровольцы исполнить волю толпы, потащили тело Данилы на Великий мост. Сбросили в реку:
— Плыви, сволочь, корми рыб.
Кто-то пожалел даже:
— Жаль, не живой уж, хлебать не будет.
Усадьбу Данилы разгромили. Жену, детей не тронули, но и ничего им не оставили. Из кладовых все повымели, хлеб, мед и даже хомуты старые с упряжью унесли. В поварне все съели, что было можно, и тесто из дежи повыскребли, не то съели, не то по карманам рассовали.
Опьянела толпа от вседозволенности, мало ей Данилы показалось. Еще бы кого растрясти? Кто-то вспомнил:
— Братья, а Беек Игнашка! Тоже сторону Михаила держит.
— Верно... Он князя Афанасия к ему заманивал, завлекал.
— С моста его, с моста.
Налетели на усадьбу Веска, благо и она на Прусской. Вломились. Выволокли Игната. Этот не струсил, отбивался, сколько мог. Двух или трех из нападающих так треснул, что из памяти вышиб.
Вспомнить бы славянам заслуги его перед Новгородом. Не Беек ли Ландскрону на щит брал? Да где там. Озверели мизинные. Навалились, связали.
— С моста его! С моста-а!
Избивать не стали, может, как раз из уважения к заслугам и смелости Игната. Потащили на мост, топить в Волхове.
Архиепископ Давыд хотел было защищать героя, даже крест взнял над собой:
— Остановитесь, окаянные!
Да где там. Сбили и владыку. Хорошо хоть, не стоптали.
О том, что происходит в Новгороде, тотчас стало известно на Городище.
— Что делать? — спросил наместник дворского.
Старик, с которым обычно князья не советовались, повздыхал, поскреб в бороде:
— Однако, Федор Акинфович, от греха съехать тебе надо.
— Куда?
— Ведомо, в Тверь. Ежели останешься, мизинные могут все Городище разграбить. Оно тут вроде как твое все. А съедешь — им и причины не станет на поток Городище пускать.