Однако недовольно закряхтели новгородцы, и Степан Душилович молвил обиженно:
— Интересно получается, Михаил Ярославич, с нас ты окуп дерешь эвон какой, а москвичей прощаешь.
— Они мне другим платят. Тишиной. А Новгород, за калиту не ухватишь да не тряхнешь ее, он и не поймет своей вины.
Князь Михаил перехватил выразительный взгляд Юрия в сторону новгородцев, недовольный, даже злой. Подумал: «Не понравился экивок новгородский в московскую сторону. Это хорошо. Значит, я верно вбил этот клинышек меж ними. Вовремя».
Кавгадый сидел у окна и, кажется, не собирался вступать в спор. Его молчание князь Михаил расценивал как поддержку, Твери: «Не зря я его задарил. Не зря».
Во время препирательств с новгородцами скрипнула дверь. Все повернули головы туда. В неширокий раствор просунул голову Сысой и, встретившись взглядом с Михаилом Ярославичем, требовательно закивал головой, зовя его к себе.
Михаил Ярославич нахмурился, понимая, что по пустяку Сысой бы звать не стал. Почувствовал, как тревожно сжалось сердце.
— Я сейчас...— И, поднявшись с лавки, вышел на крыльцо.— Ну что там? — спросил Сысоя.
— Вон Аксайка прискакал,— кивнул Сысой,— Беда дома.
Аксайка стоял у взмыленного долгой скачкой коня и, увидев, как князь направился к нему, пал на колени.
— Ой, беда, князь! Шибкая беда!
— Говори, черт!
— Княгиня померла, князь.
Михаилу Ярославичу показалось, что его качнуло. Аксайка, видимо, понял свою оплошку:
— Не твоя, не твоя, Юрий.
— Пленная?
— Да, да, да.
Михаил Ярославич схватил Аксайку за грудки, поднял с колен, спросил свирепо, словно он был во всем виноват:
— С чего вдруг? С чего померла? Ну?
— Не знаю, князь. Что-то плохо ела, сильно рвало перед смертью.
— Сволочи! — князь отшвырнул Аксайку, обернулся к Сысою: — Седлай коней! Живо!
И, спотыкаясь, пошел к крыльцу, сразу потемневший, сникший. Поднялся по ступеням, открыл дверь. Встал в проеме, прохрипел:
— Княгиня Агафья померла.
И тут же повернулся, сбежал с крыльца, направился к коням. Там уже ждал его Сысой, затягивая подпруги у седел.
Смерть высокой полонянки, неожиданная, внезапная, как взблеск молнии, вышибла Михаила Ярославича из седла победителя. Он был в растерянности. Сам стал доискиваться причины. Кто мог отравить ее? Кому она мешала? Вышел на московские гостинцы-пироги в туеске. Однако гонец, привезший их, клялся, что и сам ел их. И ничего. Оставшиеся несколько из туесков скормили для проверки собаке. Та съела и осталась жива. Проверили свою поварню, трясли перепуганных поварих, но так никакого отравителя не обнаружили. Все были искренне огорчены и перепуганы случившимся.