Семен Михайлович и сам понимал, что пошел на поводу у князей, и чувствовал, что в Новгороде пустой поход бедой обернется.
Хотели на обратной дороге Тверское княжество маленько пограбить. Да где там, разве после татар что хорошее останется? Что ни весь, то головешки да трубы печные. Да и за спиной тверской полк домой следует, зачем с союзником-то ссориться. Однако, дойдя до Торжка, встретили купцов нижегородских — пограбили, заоднемя и нескольких немцев потрясли.
Вот и вся пожива. Если на брата по ногате досталось, так и то хорошо. И с таким-то вот «богачеством» в Новгород входить? Стыд головушке. Дома ждут, надеются. А мы вот нате вам: в драных портах явимся, в сапогах дырявых!
Из-за всего этого решили в город родной войти ночью. Все краснеть меньше. Едва ворота Славянские миновали, разбежались как тараканы по своим углам.
Семен Михайлович тихонько поехал через мост на свою Прусскую улицу, что на Софийской стороне. Взлаяли приворотные цепняки, но, узнав голос хозяина, завизжали радостно. Сторож отворил ворота, явил на заспанном лице радость:
— Семен Михайлович! Вот радость-то нам, вот счастье. С победой, поди?
— С победой,— проворчал посадник зло.— Ты вот что, Демка, поутру, как развидняет, беги на вечевую площадь.
— Зачем?
— Слушай, дурак, не перебивая. Отирайся весь день там, ухо востро держи. Ежели сберется вече, слушай, что приговорят. И после приговора чеши через мост домой. Доложишь, что приговорили.
«Видать, беду чует хозяин-то»,— подумал сторож, но сказал другое:
— Слушаюсь, Семен Михайлович. Не боись, на крыльях прилечу с веча-то.
— Леши>12 ты бы не летал, Демка,— проворчал посадник, передавая повод конюху, прибежавшему от сарая.
— Можешь сразу поить-кормить, не стомлен конь,— приказал посадник конюшему.
Где уж было коня стомить, если полдня на Селигерской дороге под городом простояли, темноты дожидаючи.
В доме взбулгачилась>13 жена посадника, кряхтя, вздувала огонь, собирала на стол чего перекусить: крынку с молоком, калач с пирогом.
Явился в дверях и сын старший, Михаил, в подштанниках, молвил, зевнув:
— На щите, батя?
Посадник ничего не ответил балбесу, лишь очами недобро сверкнул. Ел так, что за ушами трещало, наголодался в походе на сухомятке-то. Кончил есть, всю крынку навернул и калач с пирогом убрал, отер усы, бороду. Заговорил:
— Вот что, мать, как развидняет, забирай всю мелкоту — и к куме на Козьмодемьянскую.
— Зачем? — удивилась старая.
— Сказано, уходи. А ты, Мишка, уйди к приятелю своему на Чуденцову улку. Там пересиди.
— Эх,— вздохнул сын.— Видать, обмишурился-то в походе, батя.