Первым не выдержал срамословия подсудимого в свой адрес Кавгадый.
— Довольно! — вскричал он, прерывая обличения князя.— Он не достоин милости, он достоин смерти!
И судьи согласились с этим, хотя столь жестокий приговор прозвучал из уст не судьи, а свидетеля.
Вечером, докладывая хану об окончании суда, Чолхан повторил это слово в слово:
— Князь Михаил не достоин милости, повелитель, он достоин смерти.
— Все с этим согласились? — спросил Узбек.
— Да, все, повелитель.
Хан, прищурясь, посмотрел куда-то выше головы Чолхана и медленно произнес:
— Я подумаю.
Это не являлось утверждением приговора, и Чолхан был огорчен: уж не угрожает ли это судом им, самим судьям?
Что двигало Узбеком, когда он не утвердил сразу приговор суда, Бог весть. Но судьям и Кавгадыю с Юрием это было к досаде.
— Когда он даст согласие? — приставали к Чолхану.
— Откуда я знаю, может, завтра, а может, и послезавтра.
Ждали решения хана с часу на час, и поэтому, когда Узбек отправился на охоту с огромной свитой ловчих, псарей, соколятников, следом двинулась и телега с осужденным князем, пребывавшим в оковах. Кавгадый надеялся, что на лове, когда случится Узбеку сворачивать шею закоггенной соколом птице, вдруг наконец вспомнит об осужденном да и скажет: «Смерти достоин князь!» А они тут как тут с ним, убьют осужденного, и всем сразу полегчает на душе. Однако возчику-татарину было строго наказано не попадаться с телегой и приговоренным на глаза хану.
•Голгофа — холм, на котором был распят Христос, ныне это слово — синоним мученичества и страданий.
Втайне побаивался Кавгадый, вдруг увидит Узбек Михаила, да еще, не дай Бог, спросить о чем пожелает. А тот конечно же не преминет обвинить суд в несправедливости.
С осужденным разрешено было ехать лишь духовнику да Аксайке. Священник поддерживал душевные силы князя, Аксайка, как мог, облегчал физические страдания своего названого отца. Если колодка натирала князю ногу, Аксайка добывал лист подорожника или еще какой лечебной травы и на ночь обертывал им натертое место, приматывая какой-нито ветошкой. Приносил воду, готовил немудреную на походе пищу, умягчал ложе князя душистой травой. Исполнял любые его желания, ограниченные положением осужденного: простирнуть сорочку, пролистать Псалтирь и найти нужный псалом, поколоть орехи, почистить рыбу, пожарить мясо, наполнить водой сулею. Все это исполнял Аксайка быстро и с неподдельным рвением. А наградой ему был лишь вздох князя:
— Чтоб я без тебя делал, Аксайка?
И татарин расцветал от чувства собственной полезности и нужности именно сейчас. Утешал, как мог: