— Тоже ничего хорошего,— сказала княгиня.
— Почему, мама?
— Сейчас Александр — жених Ефросиньин — там, а в свою замятию поганые могут и наших затянуть. Вон Ногай за собой русских князей аж в Польшу и на Дунай таскал.
— Что делать, Ксения Юрьевна! — сказал Александр Маркович.— Он царь. Прикажет, и пойдешь.
— Но нашим-то какая корысть в те края лезти?
— Корысть есть, княгиня. Если хан с собой наших зовет, так хоть в это время выхода не требует. А при удачном походе еще и добычей оделит. Татары стараются своих союзников не обижать. Этого у них не отнимешь.
— Ой, не хотела бы я, чтоб ты, Миша, на какой-то там Дунай ходил.
— Мама,— улыбнулся Михаил,— но они не станут ни тебя, ни меня об этом спрашивать.
Посоветовавшись, решили, что в приданое Ефросинье помимо гривен соберут с дюжину собольих сороковок>1.
И вечером Ксения Юрьевна пошла к дочке, сообщила ей о готовящемся приданом. Думала, порадует, но та сидела какая-то безучастная.
— Что с тобой, доченька? Уж не заболела ли?
— Да нет, мама, все со мной в порядке.
Лукавила княжна, лукавила. Не очень-то «в порядке» с ней было. Днем девка Тоська похвасталась ей, что за конюшней Сысой поймал ее и «щупался» и за себя звал идти.
— Как за себя? — похолодела Ефросинья от ревности, вдруг охватившей ее.
— Ну замуж, через церкву, по-людски чтоб,— делилась Тоська.
— Ну а ты?
— Я сказала, подумаю, мол. Да у княжны спроситься, мол, надо.
Убила ее Тоська своим сообщением, без ножа зарезала. Понимала Ефросинья умом, что никогда не сможет стать невестой Сысоя, но новость о том, что он скоро станет принадлежать Тоське-дуре, сразила ее. Даже дикая мысль в голову пришла: «Ах, зачем я родилась княжной?» А эта дура словно ножом в ране ковырялась:
— Ты ж позволишь мне за Сысоя, Ефросинья Ярославна?
Да?
Ах, как хотелось сказать ей: «Не смей и думать о нем!» Но нельзя, она же может догадаться о ее неравнодушии к парню.
— Делай как знаешь,— ответила девке, язык не повернулся дать согласие.
И что ж? Тоська не упустила своего счастья. Через две недели обвенчались с Сысоем, на их венчание в церкви был сам князь. В тот вечер вся дворня перепилась, горланила песни едва не до полуночи, плясали. И, слушая все это, княжна Ефросинья лежала в холодной постели и тихо плакала от тоски, вдруг навалившейся на нее. Назавтра Тоська не явилась, что обозлило княжну: «Ага, милуется, негодница. Ну, погоди же».
Призвав к себе дворского Назара, княжна как можно спокойнее сказала ему:
— Назар, переведи мою Тоську в коровник, я не нуждаюсь в ней.
— Хорошо, Ефросинья Ярославна. Я пришлю другую девку.