Они рвались туда, к блестевшему золотом иконостасу. Епископ Яков, обернувшись, поднял было ввысь длань, дабы остановить святотатство. Но где там. Его сбили с ног, стащили с него ризу, митру, золотом расшитую, и тут же набросились на иконостас. Сбрасывали вниз иконы, срывали с них блестевшие оклады, ломали царские врата. Ворвались в алтарь, хватали там дароносицы, кадила, подсвечники, сосуды. Все, все, что блестело и напоминало золото.
Народ разбегался из храма в ужасе от творящегося святотатства, в притворе образовался затор, кого-то придавили так, что он кричал смертным воем: «Рятуйте-е-е!»
Епископ, оставшись в одном подряснике, простоволос, ползал у царских врат, бормоча едва не с плачем: «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, заслони! Господи, вразуми!»
Но вразумить разбойников уже никто не мог. Князья Андрей и Федор слышали крики насилуемых женщин, мольбы ограбляемых прямо на улице, но не вмешивались. Впрочем, Андрей попросил Дюденю:
— Скажи своим тысячникам и сотникам, чтоб не зажигали город. Завтра я здесь буду садиться на великокняжеский стол.
— Погоди, князь, со своим столом. Успеешь,— отвечал Дюденя и, криво усмехнувшись, добавил: — Дай воинам обогреться возле русских баб. Они заслужили это.
— Пусть греются, разве я возражаю. Но чтоб не вздумали у «красного петуха» греться.
Три дня «грелись» во Владимире татары, обобрав до нитки все храмы, изнасиловав сотни женщин и девиц, убив более двух десятков мужчин, пытавшихся защитить честь своих жен и дочерей. Наконец на четвертый день на площадь татарами были согнаны оставшиеся жители и им был представлен новый великий князь — Андрей Александрович,— под высокую руку которого отныне переходил город Владимир.
И двинулась тьма поганская далее, на Переяславль. Надежды захватить там князя Дмитрия Александровича не было никакой. Ясно, что он, как и прошлый раз, удрал со всем семейством. И поэтому Федор Ростиславич просил Андрея:
— Скажи Дюдене, пусть не жгет и Переяславль. А?
— А тебе жалко? Да?
— Понимаешь, я хотел бы сесть на его столе.
— Ишь ты, губа у тебя не дура, Федор. Ты забываешь, что Переяславль — моя дедина, я тут родился и взрос.
— Но у тебя же вон Владимир с Нижним и Городцом. Куда тебе столько? Да и раз ты ныне великий, к тебе и Новгород отойдет. А у меня Ярославль всего. Уступил бы мне Переяславль, Андрей Александрович, все же я тебе во всем помогал, поддерживал. А?
— Ладно, Федор. Надо еще взять его.
— Возьмем, куда он денется.
И действительно, Переяславлю было деться некуда. Он встретил орду без всякого сопротивления и так же, как и Владимир, был разграблен, унижен. Из закромов княжеских выгребли все зерно, имевшееся там, погрузили на сани, отобранные у всего города.