Бенсен вздохнул.
— Ничего, ничего. Все с тобой будет в порядке. Я тебя не брошу, — заверил он приятеля.
— Ничего… не будет… в порядке, — простонал Норрис. — Ты… меня не к врачу… везешь?
— Нет, — не стал лукавить Бенсен. — Сегодня нет. Потерпи уж до завтра.
Норрис вновь застонал и выпучил свои красные, воспаленные глаза. Теперь Бенсен увидел, что белок почти весь окрасился кровью. Зрачки его неестественно расширились, лицо было бледным, даже изжелта–бледным и очень походило на старый, ссохшийся пергамент.
— Я… я умираю, Леннард, — шептал он. — А ты… ты заставляешь меня подыхать, как… собаку, ты… свинья…
Бенсен тихо рассмеялся.
— Да не городи ты ерунды, старик, — сказал он. — Я отвезу тебя к врачу. Завтра утром. Как только улажу все с Филипсом. А до утра ты потерпишь.
— Ты… свинья ты поганая, — хрипел больной. — Я загибаюсь, а ты смотришь и… Когда Махони тонул, ты… тоже не помог… ему.
— Я не виноват! — взвился Бенсен. — Но и не хочу упускать свой шанс только потому, что ты от страха обделался, старик. Ничего, я тебя все равно в долю возьму, даже если ты и не пойдешь. Но до утра ты уж продержись. — Он усмехнулся, но как- то неестественно. — Вот увидишь: я поработаю, а ты пенку снимешь.
— Ты…
— Я тут одну халупу знаю недалеко, — как ни в чем ни бывало продолжал Бенсен. — В это время года там никого не бывает. Я тебя отвезу туда, и ты до завтра там побудешь. А завтра я приду за тобой. С деньгами. Если до завтра не выздоровеешь, то приведу тебе врача.
— А мне… твои поганые деньги… и не нужны, — стонал Норрис. — Можешь со своим… Филипсом дела делать… а…
— Он замолк на полуслове, изогнулся в судороге и прижал руки к животу. На его рубахе образовалось темное пятно, и руки его вдруг стали мокрыми. Бенсен брезгливо сморщился, когда увидел, что из рукавов рубахи Норриса потекла сероватая жидкость и стала капать на землю. В нос ударил противный, сладковатый запах.
— Помедлив, Бенсен нагнулся, расцепил сведенные судорогой руки Норриса и перевернул его на спину.
— Черт возьми, да что же с тобой такое? — прошептал он. Норрис не отвечал, а темное пятно росло, потом такие же пятна стали проступать и на ногах, и на левом плече. Бенсен, не скрывая отвращения, выпрямился, потом протянул руку и дотронулся до Норриса. Он опешил: на ощупь тело было, словно мягкая губка.
— С трудом справившись с подступавшей к горлу тошнотой, Бенсен извлек из кармана нож и разрезал на Норрисе рубаху.
— Он увидел; что кожа его посерела. Это уже была не кожа человека, а какая–то растекавшаяся, растворившаяся, водянистая масса. Запах от нее исходил мерзейший.