И белой бабочкой она кружилась снова.
И желто, снежно смотрели окна школы, и неуловимы, гибки, были движения фигурки, кружащей на льду.
Танюша Шишина заметила, и помахала. Еще раз крутанулась, отставляя ножку, и завертелась, замелькала, присев, и так стремительно, что Шишин испугался, что раствориться может в вихре снежном и навсегда исчезнет. Навсегда.
И он зажмурился от страха. В голове свистели, разбрасывая искры лезвий белые коньки. Дохнуло карамелью и лакрицей, теплым пронеслось мимо щеки, и он открыл глаза. Она смотрела улыбаясь, близко: раскраснелись щеки, и губы пахли вкусно, снег на волосы ее ложился и не таял.
«Теплый снег…»
— Приветик, Саня, хочешь карамелек? — куртка на ней распахнута была, и влажным, как от одуванчиков в апреле, пахло от свитера ее, и на ресницах тоже не таяли снежинки, и в глазах по звездочке горело, и розовели щеки, облачка словами улетали с губ.
— Хочу, — ответил он.
— Держи! — и из кармана куртки горсткой протянула Шишину конфет. И жалась варежка в ногах его, боясь, что потеряется и Шишин про нее забудет, тихонечко скулила.
— Что там у тебя? — спросила Таня, за Шишина схватившись рукавами, и так, нагнувшись близко-близко, заглянула.
— Варежка, чего? — ответил он сердито, — вторая потерялась, — вот, ищу…
— Смешная, — сказала Таня. — На песика чуть-чуть похожа. На резинке, как на поводке. Мне мама тоже раньше на резинке варежки давала, чтоб не потерялись…
«Чуть-чуть похожа! — думал Шишин. — Тоже мне…!»
— Я варежки, как маленькой была, едва не каждый день теряла, — рассказывала Таня. — Мама так сердилась! Очень- очень! Ну, пока! — и вздрогнуть не успел, как чиркнула коньком, из света высекая искры, и закружилась, полетела, улетела, свет и снег вокруг себя крутя…
— Здорово, Шишкин лес! — сказал Бобрыкин ненавистный. — С варежкой гуляешь? Молодца!
Вздрогнув, обернулся Шишин. В спортивной куртке красной, с белыми лампасами под ворот, закинув за спину огромные коньки, стоял Бобрыкин ненавистный. Ненавистный! Усмехался, варежка под каблуком раздавленной лежала. Падал снег.
— Тяф-тяф! — Сказал Бобрыкин.
Шишин отвернулся, за резинку потянул, и потянул еще, и вырвал, наконец, и варежка подпрыгнула со свистом, заскакала следом, по кромке фонарем очерченного льда. У самого забора обернулся Шишин. Две фигурки на катке кружила вьюга, фигурки разлетались, и, соединяясь, разлетались вновь.
Он варежку позвал. Она служить вскочила, нетерпеливо весело хвостом виляя, затявкала смешно и звонко.
— Тяф-тяф-тяф…
Он поднял варежку повыше, надел, и, поднеся к одной из двух фигурок, схватил и, сжав в кулак, держал до дома, пока фигурка в Варежке не задохнулась.