Но страшный человек остановился, оглянулся что-то бормоча, и, не заметив Шишина с Танюшей, наклонился, высматривая позади и в круг себя, сложился пополам, присел на корточки, и так сидел крутясь, перебирая траву.
— Как паук… — шепнула Таня, и Шишин согласился, как паук…
А страшный человек вдруг вскрикнул, и вскочив помчался вдоль забора странными скачками, точно крыльями летучей мыши хлопая полами серого плаща.
— Убил кого-то, — прошептала Таня, — теперь, наверно ножик ищет, чтобы перепрятать, или зарезать им еще кого-нибудь…
— Пошли домой?
— Смотри, опять… — хватая за рукав, сказала Таня.
Страшный человек обратно возвращался, свирепо наступая на следы.
— Следы стирает…
— Вижу…
— Сейчас сотрет, и все, ищи свищи… — пообещала Таня.
А страшный человек, перетоптав следы, остановился, тусклыми глазами вглядываясь в сумерки двора, и снова не заметив Шишина с Танюшей, расправил плечи, руки опустив в карманы, пошел насвистывая дальше вдоль забора, скрипя шагами в кромке выцветшей травы…
«Ищи-свищи», — подумал Шишин, выйдя из подъезда, в карман засунув окровавленный рукав, спустился по ступеням, обернулся, и, следы заметив, нахмурился, и торопливо прочь пошел от них.
Весенний мир сковали льды, холодный ветер прокатил пивную банку; окрепнув, бороды сосулек светились мрачным электрическим огнем, забор сомкнула тьма. Двор опустел: застыли старые качели, озябшая ворона обреченно сникла на ольхе, и изможденный мокрый пес простыло гавкнул… Сухая корочка земли покрылись белой взвесью, вечер густо красил небо в синь, в домах зажглись огни. На небе звезды.
Шарахнувшись в фонарном круге, по площадке детской мрачная метнулась тень, дыша затравленно и хрипло, наискосок прошлепала по луже до подъезда, дверь распахнула, оглянулась, скрылась. За тенью в дверь пропрыгали следы.
Прохладой сумрачной вздохнуло из парадной, щами водяными. Пожарный щит пугал скрипучей щелью… Удавом в нем свернулся пыльный шланг… Вдоль ящиков почтовых пульсируя горели лампы, выло в шахте. Остановившись, Шишин ногтем подцепил замок, откинул дверцу, ухватив конверт прижал к себе.
Шишин оглянулся. Неторопливо, неотступно шли за ним следы. Не отставали. По черной лестнице поднявшись быстро, к холодной створке прислонившись лбом, он долго ждал, когда откроет мать, и у следов, что неотступно шли за ним, ему мерещились Бобрыкинские рожи, и, разевая сбитые подошвы, усмехались в спину проклятые следы. Мать не открывала. Все не открывала и не открывала мать… и все не открывала и не…
Мать открыла.
— Стой, не входи! Не видишь, новую газету постелила? — сказала мать, и дверь закрыла. Звякнула цепочкой. Шишин дико посмотрел на дверь, попятился, ошеломленно оглянулся. Следы, дойдя до двери, в старые ступали каблуками, и превращались в новые следы.