— Тогда он умер?
— Силою господней нет, — сказала мать.
— А дальше что?
— А дальше, на следующий день увидев, что Вонифатий жив, то кинули в котел его с кипящими смолами.
— И умер?
— Нет! Но, только вспыхнув вылилась с котла смола в неверцев и обожгла мучителей его.
«Никак не умирает Вонифатий этот…» — мрачно думал он.
— И был тогда приговорен он к усеченью. И в усечении из ран его пролилось молоко. Увидев это уверовали многие в Христа.
— От усеченья умер Вонифатий?
— Да. — Вздохнула мать. — А следующим утром, Аглаида слышит голос: «Исторгни нечистоты мира ся, и будущих мучений, возврати к ангельскому бытию. Прими того, который прежде раб был твой, а ныне брат нам и служитель, и будет он хранителем души твоя. Молитвенником за тебя» — дорассказала мать.
— А сервелата можно?
— Нет! — сказала мать.
— На, Сашка, ешь! — сказала Таня, и из портфеля достала с сервелатом бутерброд.
Глава 20. О возвращении забыть
«Сны вещие по дням недели, Саша, не считают, — рассказывала мать, — но только к праздникам Христовым. Придется праздник к сну, тот вещий, не придется — тот пустой, телесный. Ты лоб вот так перекрести, да и забудь… В ночь с понедельника на вторник тоже может вещий сон тебе присниться. Ты наволочку тогда переверни, изнанкою наружу, чтобы не сбылся он, а если хочешь, чтобы сбылся, так оставь. И нечего напрасно наволочку тягать туда-сюда. И сбудется твой сон до полдня. Если же не сбудется до полдня, то и не сбудется уж больше никогда.»
В сон послеобеденный и краткий Бобрыкин ненавистный Шишину приснился.
— Здорово, Жижин! — во сне сказал Бобрыкин ненавистный, протягивая к носу кулаки. — Меняемся, не глядя?
Шишин застонал во сне, и, отвернувшись к стенке, слепо шарил в темноте руками, натягивая одеяло. Он не любил с Бобрыкиным меняться, даже глядя, Бобрыкин ненавистный мог гляденное на крышку от кефира или фигу прямо перед носом подменить…
— Не меняйся, Саша! Он обманет! — сказала Таня, и на Бобрыкина сердито посмотрела, жмуря нос.
— О, Ларина Татьяна! Наше вам! Спешил, летел, как говориться, вот у Ваших ног! Читал, читал письмо! Что я скажу? Оно прекрасно! Такая искренность, такая чистота! Нетленка! Согласен хоть сейчас, и в ЗАГС. Чего тянуть? Онегин плохо кончил, Ленский тоже.… Да, брателло?
Мрачнея Шишин дальше страшный сон смотрел.
— Ну, ладно уж, меняться не хотите, так дарю! — сказал мерзавец и кулак раскрыл. В ладони негодяя лежала марка с Маринеско.
— Маринеско… — прошептала Таня.
— Маринеско-Маринеско! Маринеско! Наш герой! — сказал Бобрыкин, и кулак закрыл.
— Дурак, помнешь! — сказала Таня.