Бегу, бегу, весь день, всю жизнь, и так, как было: в комнате вечерней, вчерашней комнате, в окне вчерашнем те же крыши, лужи, радуги бензина, на тротуаре расплывается мелок, резиночка, забор у школы, голубятня, железные за голубятней гаражи, душистый черный вар, молочный зуб в ириске, с окна замазка, и ворона та же на кресте антенном, хвостом указывает на фонарный круг.
На лестничной площадке лежит вчерашний мяч, с отбитым боком, которым можно поиграть еще, но будет все не так, когда он прыгал, и можно в глаз замочной скважины увидеть что-нибудь, а можно получить по лбу, и радио бубнит «В рабочий полдень» и ждешь спектакль по мотивам книги «Голубой карбункул» и думаешь, в стеклянном шаре на подставке настоящий снег…
Японка с веером мне подмигнет с открытки, у зеркала глаза тяну к ушам, и веер, вырезанный из цветной бумаги, и папин с бахромой халат..
И, кажется, сейчас я спрячусь и скажу тебе, считай до десяти! Ты досчитаешь до дести, лицом в углу, а где тут спрячешься, когда как жук в коробке? Все на виду, все на бегу, и все как будто можно отсчитать назад…
Еще не спряталась. Уже не спрячусь.
Вот и мои пришли.
Твоя Т.Б.
Закрыв глаза, к стене прижавшись носом, в коридоре Шишин от дести назад считал…
— Считаешь? Ну считай, считай, дурак! Ищи вчера в сегодне, — сказала мать, и, мимо Шишина зевая, прошла на кухню, завтрак накрывать.
«В „Московские“ играют, — думал он, лицо расплющив по оконному стеклу. — Пойду и попрошусь… Веселая игра, возьму и попрошусь. Скажу: можно с вами? Скажу, и будь что будет: не возьмут, так не возьмут, не очень-то и надо». И думая «Совсем не надо даже…» в прихожую пошел и одеваться стал…
— Иди-иди, просись к волчью на ужин, тебя там только ждали! Тьфу! — сказала мать.
«Тебя…» — подумал хмуро он, и вышел.
— Можно с вами?
— Можно! Иди сюда! — сказала Таня. Шишин подошел.
— Здорово, Жижин! Новенький водить!
— Нет, посчитаемся! — сказала Таня.
— Чего считаться? Нас двенадцать и тринадцатым гундон.
— Сам ты! — сказала Таня, и лучезарно улыбаясь, Бобрыкин ненавистный свистнул: «Фью-тирлю!», и камушек ногой отбил к забору. Пять раз пропрыгал по асфальту камень, и ровно пять отпрыгивал назад.
— От так! — сказал Бобрыкин ненавистный.
— Крутень! — сказали все.
Двенадцать палочек на доску положили, доску поставив на кирпич, и Шишин встал у камня и глаза закрыл. Бобрыкин ненавистный ударил по доске, двенадцать палочек взлетели в небо, в рассыпную побежали игроки.
Наклонившись, Шишин долго палочек двенадцать собирал, искал в траве, в кустах, считал, старательно укладывал обратно, и все двенадцать наконец сложив на доску, искать пошел…