«Битье-житье. И-эх…» — подумал он, сутулясь, стараясь не ступать, ступал, в карманах скомкав мерзнущие пальцы. С забора наблюдали черные грачи. Быстрее шел по стрелке Шишин, он почти бежал, и там, где стрелка увела за свалку, скрылся сам, и вылез грязный, в ржавчине, земле и голубиных перьях. Стрелка за угол вела…
— Здорово, Шишкин, заблудился?
— Ты…? — стиснув зубы, Шишин на ненавистного Бобрыкина смотрел, глаза слепило вспыхнувшее солнце… «Бобрыкин ненавистный, ненавистный!» — думал он…
— А компас есть, или определяешься по мху? — поинтересовался ненавистный, усмехаясь.
— Ты…
— Нет, тут и компас видно не поможет, — вздохнул Бобрыкин ненавистный, ненавистный! И, щелкнув каблуками вдоль забора, насвистывая первым к кладу зашагал.
— Ты…, — Шишин прохрипел, вгрызаясь взглядом в гульфик ненавистного плаща, и следом бросился, нагнал врага, окинув диким взглядом, дальше задыхаясь, пробежал.
Песочница качели…
Оленька на карусели…
Таня…
Таня-Таня-Таня…
Окна, солнце, и забор, забор, забор…
У старой голубятни Шишин обернулся.
«Отстал!» — подумал, перевел дыханье, и с облегченьем на стрелку посмотрел. Она кончалась надписью «ДУРАК».
Глава 35. Возьму резинку и убью милиционера
— Резинку дай, сушье перетяну, — сказала мать.
— Какую дать?
— Какую, черную, какую? — и Шишин верхний ящик отодвинул, дал черную резинку, чтоб сушье перетянула мать.
«Возьму резинку, и убью милиционера, — подумал ни к чему, и сразу же подумал снова. — Возьму резинку и убью!»
День трудный подошел к концу.
Так каждый день был труден, полон суеты, нелеп, как будто Бог лепил из пластилина зайца, но надоело, бросил, скомкал, и ушел. Все лица, лица, лица, страшные весь день такие лица, как будто их резинками как мать в сушье стянули.
«Многолиц…» — подумал он.
Застекленели лужи. В окно вползла луна, уткнувшись бледным лбом в трубоворот котельной замерла, оглядывая кухню. Осветила. Пружины калорифера горели, на калорифере топилось молоко. За ним, завернута в газету, «доходила» вязкая хурма.
— Хурма дошла? — поинтересовался он.
— Куда там, Саш, недели нет, как держим…
— А молоко?
— Ожди…
«Ожди, ожди… Ождешь, пока не взвоешь, не свертишься, язык не сунешь в петлю…, — Шишин мрачно посмотрел на мать. — Возьму резинку, и убью милиционера», — опять подумал ни к чему, а так…
— А где-то были грецкие орехи?
— Грецкие орехи? — удивилась мать.
Не помнит даже, что орехи были! Что за день такой? И встал, по кухне заходил…
Возьму резинку, и убью…возьму-убью, возьму-убью, возьму-убью…
— Все бродишь, ходишь, черт на отпевальне. Спиной пошло, стучит… — пожаловалась мать.