- Завтра... - буркнул в сторону Смирнов.
- Лады. Шеф приказал и бабу его замочить... Когда нарисуется. Усек?
- Усек, - ответил Смирнов.
- Имей в виду, Жакан твою мамашу с твоей малолеткой пасет. Аршин знаешь у него какой? Порвет на фиг!
Опустив замокший телефон, Евгений Александрович задумался. Несвоевременно возникшее сочувствие к бандиту выбивало его из колеи, как он не старался в ней оставаться.
- Ну что? Понял, в какие игры играешь? - голос Шуры стал презрительным. Он торжествовал, забыв, что пленники должны вести себя соответственно своему положению.
Колебавшегося Смирнова его тон покоробил. Евгений Александрович, немало испытавший на своем веку, легко выходил из себя. Если бы Шура это знал, или просто удержал себя в руках, все пошло бы по иному.
Но Шура этого не знал. И потому хозяин положения встал, подошел к переноске, крепко обхватил деревянную ручку все еще горячего паяльника, представил, как Юлия нежиться на Красном море в окружении загорелых мускулистых немцев, присел на колени, прицелился и, бесцветно сказав: - Да у вас геморрой, батенька", вставил побуревшее жало в анальное отверстие человека, так опрометчиво посчитавшего, что ситуация изменилась в его пользу.
Шура завыл, стараясь не дергаться.
Смирнов неожиданно успокоился.
Он почувствовал себя другим человеком.
Владыкой боли и судеб.
И решил отметить перемены бутылочкой пива.
- Ну, как ты себя чувствуешь? - спросил он, усаживаясь в кресло с пенящимся бокалом. Паяльник в бандите выглядел органично.
- Жжется, падла, - как-то буднично ответил Шурик. Он ожидал худшего.
- Это тебе кажется, - ответил Смирнов, отпив полбокала. - Он не жжется, а сжигает.
- Надо нам с тобой как-то договариваться, - обернул лицо мученик. - У меня есть предложение...
- Какое предложение?
-Вынешь эту штуку из задницы, расскажу.
Смирнов встал, подошел к Шурику и неожиданно для себя включил паяльник в сеть. Кураж нападал на него всегда неожиданно.
- Вынь, дурак, вынь, - завиляла задом жертва куража.
Смирнов вынул. В комнате неприятно запахло.
- Испортил, гад, паяльник! Недавно ведь покупал... - поморщился он и пошел на кухню к мусорному ведру.
Вернувшись в комнату, растворил форточку. "Черт, все-таки нет в изуверстве никакой эстетики, - думал он, глядя в окно. - Ну, правильно... Эстетика - это красота, это красота жизни, ее органичное развитие. Нет эстетики мучений. Невозможно сочинить и поставить Седьмую симфонию воплей. Но ведь ручьи крови, текущие из трупов, завораживают? Сам видел в Душанбе и на Кавказе. Симфония воплей... Интересно..."