И она голая совершенно, прыгала на нем, на его торчащем мужском детородном возбужденном члене. Раскинув в стороны ноги и распустив черные вьющиеся свои длинные женские волосы. Развесив их по голым плечам и спине. Сверкая золотыми бриллиантовыми в ушах сережками и перстнями на тонких женских на его груди растопыренных и вонзенных в живую мужскую плоть ногтями пальцах. Громко и страстно стонала в темноте той ночи.
— Лаура! Лаура! — он шептал ей страстно, снова ее, целуя, как тогда в том Нью-Йоркском отеле на двенадцатом этаже, и как там на том, одновременно перекрестке ночью. Там, возле той деревенской часовни, и того старого заброшенного кладбища.
— Лаура! Любовь моя! — умирая, он произнес вслух, несколько раз это ее имя. Не имя своей жены и дочери, а имя Цербера.
Она тогда захотела его, именно его, именно той темной ночью.
Когда дело было сделано. И, он продал ей свою в далеком будущем человеческую душу. Она ласкала его так нежно, как не может ласкать ни одна земная женщина. Говоря ему постоянно сквозь дикий звериный демона стон, как одиноко там всем им в Аду, сверкая огнем и всполохами красного мерцающего пламени в тех черных своих, как сама темнота демонических глазах. И это свечение было вокруг такое же, как в ее тех глазах, глазах Цербера и демона ночи.
Свечение, окутавшее его всего, переливающееся волнами и всеми цветами радуги среди звезд.
И ему казалось, что он висит там, среди тех горящих ярким огнем звезд. И в этом красном мерцающем пламени. И свет фар, вырвавшийся из-за поворота дороги той легковой машины, проскочившей железнодорожный переезд возле заброшенного деревенского старого кладбища и Астафьевской церквушки.
Свет фар. Свет, проходящий сквозь него. Свет поглотивший ее и его. И этот как от тех автоматных пуль удар. И все, конец. Конец всему. И самому Виктору, погибающему под колесами ночной, той на скорости, пролетевшей по дороге машины, пролетевшей ночной перекресток. И эти последние три выстрела из амеровского кольта в руках предавшего его телохранителя Николая. У той прозвонившей в ночи в колокола по его убиенной душе Виктора, три раза церквушке. Те три последних выстрела. На перекрестке трех дорог.
И только, где-то, среди горящих ярким светом проносящихся мимо на световой скорости звезд, слышится лишь, одно — Цербер Лаура! Я твой навеки!
* * *
Он появился как-то внезапно, вырвавшись из пылевого черного поля.
Поля, не отмеченного ни на каких звездных картах. Места еще не известного пока никому. Светящийся и бликующий, теперь среди звезд пошарпанным и посеченным космической мелкой пылью в горящем среди горящего всполохами красного мерцающего огня в этом искривленном пространстве и времени места. Места среди ярких горящих живым светом звезд, провожающих впереди себя покалеченный частицами мелкой пыли и блуждающими астероидами корабль. Звездную круизную туристическую пустую без всего экипажа, и самих туристов яхту «Зенобию». На борту, которой был всего один человек. Всего один. Летящий в криогенной морозильной анабиозной камере саркофага. В глубокой заморозке.