А Яшка знал ли? Про погасшее солнце — точно знал. Интуитивно поддерживал его огонь. Не понимая. Но если бы и понял, то вряд ли стал бы другим.
— Мы все знаем, что у нее на уме, — сказал я. — Цирк!
Цирк. Арена. И взмыленная лошадь, уставшая скакать по кругу. Мне надоело знать, что меня хотят убить. Мне захотелось посмотреть, как это будет.
— Я выйду потихоньку, — сказал я. — Ты присмотри за Евой. Запри ее, в конце концов, если что. А уж если совсем что…
— Мы все присмотрим. И мама Евы…
— И она тоже?! — удивился я.
И Кира кивнул.
Хотя, если честно, я уже ничему не удивлялся. Устал удивляться. Мог бы и сам догадаться. Эта нелепая канарейка. Этот неслучайный рассказ.
Мы живем в мире, где все всё знают. Только не понимают, что с этим знанием делать.
— Может быть, для нее это все-таки не судьба, — неуверенно предположил Кира. — Я себе не прощу, если с ней что случится.
— А меня не жалко, выходит?
Кира усмехнулся, но вышло криво, нервно.
— С тобой, может, еще все будет хорошо. Только под машину ее сам не лезь, уж, сделай одолжение. И вообще, не думай о том, что она должна сделать. Думай о том, чего хочешь ты.
— Я пошел.
Пока холодная решимость, которую я еще не распознал и не диагностировал, не покинула меня, я шагнул в коридор.
— Направо, вторая дверь, — громко сказал Кира. — Свет включается внутри помещения. — И шепотом добавил:
— Налево до конца. Постарайся не хлопнуть дверью.
Я вышел и, не задумываясь, стал спускаться. И только тогда почувствовал что у меня внутри: так, наверно, солдаты поднимались в атаку в разгар боя, не имея не только никаких шансов, но и глядя в глаза тому, что неизбежно. Холодное и ясное утро таким бывает. Когда просыпаешься и видишь все так отчетливо, как никогда. Каждый предмет четко очерчен, ощущаешь трехмерность пространства в каждом кубометре воздуха.
Я спускался и не то чтобы видел, но чувства наплывали те же, что и в тех снах, когда я просыпался как от удара. Но холодно теперь не становилось. Я совсем замерз. Как анестезия. Всей души и всего разума.
Я резко открыл дверь подъезда, встал под самым фонарем, чтобы она могла меня видеть.
Она вышла из машины. Я сделал шаг в ее сторону.
— Это снова случилось, — крикнула она мне. И, уже подойдя ближе, повторила: — Я ведь предупреждала.
— Я не люблю тебя, Инга, — сказал я.
Мне очень хотелось успеть сказать ей самое главное. Если уж ей так нравится таскать за собой из одной жизни в другую память о своих неудачах, то пусть получит еще и это. Меня грела мысль, что с этим, как и с остальными воспоминаниями, она уже не сможет никогда расстаться. И может быть, если успеть расставить все точки над «и», рано или поздно именно эти воспоминания сыграют свою роль и все изменят. Я знал, что у меня нет шанса ни теперь, ни, тем более, в следующей жизни, где не будет тетушек Киры и, может быть, даже его самого, где Инга, то есть совсем уже не Инга, но по сути — всегда Инга, не станет экспериментировать с дневником, ни за что не даст мне его прочесть.