Ни я, ни Илья Петрович сразу и не поняли кто такая Лиза, как именно и кому из нас она может помочь. Девчонка между тем молча вперилась в Илью Петровича, словно хотела его загипнотизировать, а Карский продолжил:
— Ее зовут Елизавета, Лиза. Эльза — это ее сценическое имя. Она танцовщица.
Новость была настолько для всех нас ошеломительная, что никто не решался вымолвить слово, чтобы не расхохотаться быть может. Поэтому несколько секунд все мчали, и только слышно было, как стучат ножи и вилки в руках официантов, накрывающих столы к ужину.
— Танцовщица? — В голосе Ильи Петровича радости совсем не было, один только скепсис.
Он разглядывал маленькую девчонку с птичьим личиком и птичьей фигуркой, сравнивая ее с роскошной пышнотелой Любкой. «Ни одного шанса! — мысленно поставил он ей оценку. — Ни единого!»
— А где вы танцевали? — осведомился он кисло.
— Можно я покажу? — Лиза почему-то обратилась с этим вопросом не к Илье Петровичу, а к Николаю.
— Почему нет? — улыбнулся он.
И только тогда она перевела взгляд, полный мольбы, на Илью Петровича.
— Хорошо, — сказал он без всякого энтузиазма.
Несмотря на кажущуюся словоохотливость, он вовсе не был любителем тратить время попусту. Одно дело — обхаживать нужного ему артиста, и совсем другое — смотреть на пропащую танцовщицу, которая — он мог бы определить с одного только взгляда! — конечно же, не подойдет ему.
Но он не смирился с моим отказом заменить Любку и собирался, вероятно, затеять щепетильный разговор о гонорарах, а потому девчонка на сцене была в его пользу. Не крайняя ситуация, видите ли, есть варианты, а потому и гонорар мой за дополнительные выступления можно было бы и не задирать особенно.
— Хорошо, посмотрим. Нужен вам реквизит какой-нибудь? — продолжил он вставая и подзывая Семеныча.
— Ридикюль, — Лиза уставилась теперь на меня. — Мой ридикюль.
— Может быть…
— Там мой костюм! Принесите, — обратилась она властно к Семенычу.
Тот бросился исполнять. Лиза направилась за ним, а Илья Петрович вслед ей крикнул:
— Музыку какую прикажете?
— Канкан, — обернулась она, сверкнув глазами, и вышла.
Илья Петрович рухнул на стул, замычал как-то невнятно, то ли смех изображая, то ли слезы. Налил в стаканчик водки, опрокинул, взял щипчиками кусочек сахара, забросил в рот и, подперев голову руками, уставился на меня.
— Голубушка, — сказал он тоскливо, — где вы ее взяли?
Момент истины наступил.
— На улице, — ответила я просто.
— Как на улице? Что значит на улице? — залопотал Илья Петрович. — А я-то думал, ваша родственница какая-нибудь дальняя. На улице… Хм… Это как-то все меняет, знаете ли… Может, и смотреть не станем, ну ее. Какая из нее Любка? Она ей и в подметки не годится.