Еврюжихин! Думал ли я, что десять лет спустя буду отчаянно бросаться в ноги кумиру, пытаясь прервать его фирменный фланговый проход. И что сам при этом буду капитаном армейской команды! Нет, не ЦСКА или СКА, а сборной советских военных специалистов. И что случится это в Африке, куда я, кстати, улетел 14 августа 1977 года — уже на следующий день после распоряжения Совета Министров СССР о направлении в Эфиопию советских военных советников. И, кстати, на следующий день после похода с отцом на победный для «Динамо» финал Кубка СССР с голевым пасом Михаила Гершковича (боже, какие детали хранит память!) и победным мячом Владимира Казаченка в ворота «Торпедо». Вот были времена: поздно спохватившись из-за хлопот с моим отъездом, папа уже не успел купить билеты на центральную трибуну стадиона в Петровском парке, и мы впервые сидели не на Северной, а за воротами.
Как сказал Владимир Маяковский: «Я недаром вздрогнул…»
Начинавшееся этими словами стихотворение посвящено дипкурьеру Теодору Нетте. С аналогичной миссией прибыл в Эфиопию и новоиспеченный сотрудник МИДа Геннадий Еврюжихин. За год до того в матче против киевского «Динамо» ему сломал ногу Леонид Буряк, и на футбольной карьере пришлось поставить крест. В 32 года. Предложение Константина Бескова помочь в спасении оказавшегося в Первой лиге «Спартака» было уже неактуальным.
А я действительно вздрогнул, даже еще не увидев его лица. Узнаваемая, почти родная фигура динамовского полузащитника. Словно письмо из дома, словно напоминание о какой-то бесконечно далекой, мирной жизни. Рядом никто не курил, но я, честное слово, даже почувствовал до боли знакомый такой легкий на свежем воздухе сигаретно-папиросный запах динамовских трибун.
Возможно, Геннадий тогда в первый и последний раз забивал мяч в ворота с камуфляжной сеткой. Из трех голов гармонично влившийся в сборную советского посольства Еврюжихин стал автором двух. А еще успел сделать голевую передачу, несмотря на тот мой жесткий подкат шипами вперед. «Терпи, Гена, это тебе не на „Динамо“ бегать! Здесь — на войне, как на войне!» — куражились «трибуны». Зрители из числа как посольских, так и военных стояли, окружив поле в контуре колючей проволоки и аплодируя каждому рывку и финту неожиданного гостя.
За кружкой весьма неплохого эфиопского пива Геннадий хлопал меня по плечу и картинно разводил руками: «Во дела! Советский дипкурьер выпивает с человеком в натовской форме!»
Почему форма была от Североатлантического союза, я уже рассказывал в той части моего повествования, где написал о расстрелянном кубинском генерале. А когда обратил внимание Еврюжихина на то, что я, достаточно крупный молодой человек, соответствую минимальному размеру SMALL куртки потенциального противника, мой собеседник, отхлебнув пива, вдруг, почти не в тему, грустно сказал: «А у нас самым здоровым был Вовка Ларин. После Вологды играет за какие-то предприятия, заводы. Не режимит. Эх…»