— У меня месячные прекратились, я ем из мусорных баков! Не просите меня ждать!
Преподобный Томас говорил, что в аду грешники равнодушны к страданиям собратьев и что это часть вечных мук. Теперь я поняла, что он имел в виду.
Она купила мне второе пирожное, а я набросала на бумажке ее портрет, чуть-чуть приукрасила сальные пряди, пропустила прыщ на подбородке и шире расставила серые глаза. Отдала рисунок. Год назад я перепугалась бы, уличи меня кто-нибудь в бессердечии. Теперь же я просто хотела регулярно есть.
Джоан Пилер заявила, что впервые встречает такую девушку, и решила меня протестировать. Я убила пару дней, отвечая на вопросы жирным черным карандашом. Овца по отношению к лошади — то же, что страус к… К чему? Я это уже проходила, когда мы вернулись из Европы, и все думали, что я умственно отсталая. На этот раз у меня не было искушения рисовать картинки на перфокартах. Джоан заявила, что результаты впечатляющие, меня надо отправить в школу для одаренных детей, чтобы я получала более сложные задания, что я давно обогнала свой десятый класс и могла бы уже учиться в колледже.
Она стала раз, а то и два в неделю наносить визиты и покупала мне сытные обеды на казенные деньги. Жареный цыпленок, свинина на косточке, огромные гамбургеры в кафе, где среди официантов были сплошные актеры. Они приносили нам дополнительные колечки лука в кляре и салат из свежей капусты.
За едой Джоан Пилер рассказывала о себе. На самом деле она сценаристка, а соцработа — временно, для денег. Сценаристка… Я представила, как презрительно хмыкнула бы мама. Джоан писала сценарий про работу в Департаменте защиты детей.
— Такого тут насмотрелась, не поверишь!
Ее прятель Марш, тоже сценарист, работал в магазине ксерокопий. Их белого пса звали Каспер. Джоан хотела завоевать мое доверие, чтобы я добавила материала. Называла это исследованием. Она была неформалом, работала на государство, знала всю подноготную, и я могла говорить с нею абсолютно откровенно.
Надо вывернуться наизнанку — такая игра. Я засучила по локоть рукав, продемонстрировала собачьи шрамы. Я и ненавидела Джоан Пилер, и нуждалась в ней. Она не ела маргарин, не выпрашивала на парковке монеты на звонок. Казалось, что я продаю себя за гамбургеры. Кусочки плоти с ноги в качестве наживки. Мы разговаривали, и я рисовала карнавал и голых танцоров в затейливых масках.
Джоан Пилер нашла мне новую семью. Девчонки подчеркнуто меня проигнорировали, когда она помогла вынести вещи к своему помятому спортивному «Фольксвагену», на бампере которого красовались наклейки: «Возлюби мать свою», «Лети на свет» и «Не дай другу голосовать за республиканцев». Сильвана презрительно заявила, что все дело в моей белой коже — особое отношение. Может, и правда. Скорее всего. И это совсем не справедливо, совсем. Однако в тот чудесный мартовский день, когда все фотографы Лос-Анджелеса сражались за лучший ракурс, чтобы снять синее, как птица счастья, небо, снежные вершины гор и виды на сотню миль, мне было все равно. Главное, что я уезжаю.