— Клэр, ты как?
В ответ что-то неразборчивое.
— Клэр, открой!
Подергала ручку и тут расслышала:
— Прости. Прости, пожалуйста. Ради бога, прости меня!
— Клэр, открой, надо поговорить.
— Уходи, Астрид.
Голос был до неузнаваемости пьяным. Я удивилась. По моим расчетам, она должна была либо уже протрезветь, либо вырубиться.
— Послушай моего совета: держись подальше от конченых людей!
Из-за двери донеслись неясные сухие всхлипы, похожие на смех или рвотные позывы.
Я хотела сказать, что она не конченая, просто черная полоса, — и не смогла. Она сама знала, что с ней что-то очень не так, внутри не так. Как темное пятнышко в крупном бриллианте. Я должна была вдохнуть в это пятнышко жизнь. Не получилось. Она разыщет Рона, дозвонится ему и скажет: «Ты был прав, отсылай ее обратно. Я не могу жить без тебя».
— Ты не можешь отправить меня назад!
— Твоя мать права, — отозвалась она, с трудом ворочая языком. — Я идиотка. Самой от себя тошно!
Мать. Снова она все портит! Я отправляла обратно в тюрьму все письма, которые мне попадались, но, видимо, были и другие.
Я опустилась на пол, как жертва автокатастрофы, которая придерживает рукой вываливающиеся внутренности. Захотелось уйти к себе, завалиться на постель, под чистые простыни, и заснуть. Я сопротивлялась этому порыву, придумывая, что бы такое еще сказать:
— Она тебя совсем не знает!
Скрипнула кровать. Клэр шатаясь подошла к двери.
— Он не вернется, Астрид.
Она стояла совсем рядом. Потом, судя по голосу, села и прошептала в щель:
— Подаст на развод…
Хорошо бы. Тогда у нее, у нас обеих, появит шанс выжить — потихоньку, безо всякого Рона, который гоняется за страхами, торгует надеждой, бросает жену на Рождество и возвращается домой, как раз когда она начинает привыкать без него. Да, хорошо бы. Не нужно будет притворяться, затаив дыхание, подслушивать, с кем он говорит по телефону.
— Ты же знаешь, Клэр, это не конец света.
Она пьяно засмеялась:
— Семнадцать лет! Ну расскажи мне, девочка, что же тогда конец?
Я вела ногтем по замысловатому рисунку деревянной двери. Чуть не ответила: «Когда у матери пожизненный срок, а единственный человек, которого любишь, слетел с катушек. Когда в лучшем за всю твою жизнь доме обсуждают, не отправить ли тебя обратно».
С другой стороны, я не хотела быть как Клэр. Предпочитала оставаться собой, даже с матерью, которая в бессильной ярости томится в тюрьме. Все лучше, чем бояться грабителей и насильников, верить, что мелкие зубы — к несчастью, что глаза несимметричные, и нельзя убивать рыбу, гадать, любит ли муж, любил ли вообще или принимал за кого-то другого, а притворяться больше нет сил…