Почти в полночь приехал микроавтобус с соцработницей, белой женщиной средних лет в джинсах и жемчужных сережках. Джоан Пилер уволилась в прошлом году, нашла работу на студии «Фокс». Рон помог отнести вещи в машину.
— Прости, — сказал он, когда я садилась.
Пошарил в кошельке, всучил деньги — две бумажки по сто долларов. Мать швырнула бы их ему в лицо. Я взяла.
Мы уезжали в безлунную ночь, и я смотрела в заднее стекло на удаляющийся дом. Конец несбывшегося. Маленький дом за огромными белыми стволами платанов. Теперь плевать, что со мной будет дальше.
Макларен, центр временного размещения для детей, оставшихся без попечения родителей, принес своеобразное облегчение. Самое худшее уже случилось, можно больше не бояться.
Я лежала на узкой, низкой кровати. Все вещи, кроме двух смен одежды в фанерных ящиках под матрасом, сдала на хранение. Кожа горела от дегтярного мыла — провели дезинсекцию, чтобы не занесла вшей. Не спали только склонные к суициду, эпилептики и буйные, за которыми в коридоре наблюдали особо. Наконец-то тихо.
Теперь легко представить мать на нарах во Фронтере. Не так уж мы и отличаемся. Те же цементные стены, линолеум на полу, тени сосен в свете уличных фонарей и спящие силуэты соседок под тонкими термоодеялами. Несмотря на духоту, я не открыла окно. Клэр умерла. Какая разница, жарко или нет…
Погладила рукой пушистые кончики коротких волос. Хорошо, что я их отрезала. На меня дважды нападала банда девчонок. Раз на территории для прогулок и еще по дороге из спортзала, потому что чей-то парень назвал меня красивой. Я не хотела быть привлекательной. Лежала и трогала синяки, цветущие на щеке всеми оттенками от фиолетового до зеленого. Силуэты сосен за занавесками танцевали на ветру, как куклы балийского театра теней под гамелан.
Вчера утром звонил Рон. Везет ее прах в Коннектикут. Предложил оплатить мне билет. Я не захотела смотреть, как Клэр доставят ее семье, людям, которые тоже ее не знали. Не смогла бы стоять во время надгробной речи, как посторонняя. Сказала бы: «Она целовала меня в губы».
— Ты ее совсем не знал! — ответила я Рону.
Она не хотела, чтобы ее кремировали, предпочитала быть похороненной с жемчугом во рту и драгоценностями на глазах. Рон понятия не имел о ее желаниях, а считал себя самым умным. «Ты должна была за ней приглядывать». Он знал, что она склонна к самоубийству. Потому-то меня и наняли. Я была не ребенком — надзирателем.
Тени сосен двигались по одеялу и стене за кроватью. Вот они, люди — не способны увидеть друг друга, двигаются, как тени на невидимом ветру. Какая разница, здесь я или еще где-то. Я не смогла ее удержать…