Рина включила первую передачу, и мы, покачиваясь, вывернули на спящую Риппл-стрит. Оранжевые фонари освещали тихий район, в воздухе пахло карамелью и ванилином — в булочной работала ночная бригада. К погрузочным площадкам подъезжали машины. Низко загудел клаксон грузовика, и Рина взбила спутанные черные волосы. Даже в пять утра ее блузка была уже наполовину расстегнута, а грудь выпирала из лифчика с пуш-апом. Она пела своим хорошим альтовым голосом про девушек, которые дают деньги и «Кадиллаки». Подражала Джаггеру просто мастерски.
Свернули налево на Флетчер-драйв, двигаясь мимо ремонтной мастерской «Мазда» и стрип-клуба. «Форд» бренчал во влажной темноте, как старая жестянка. Проехали под Пятым шоссе и пересекли Риверсайд-драйв, уловив аромат бургеров. У кафе «Астро», где полпарковки было забито полицейскими машинами, Рина повернула налево и трижды плюнула в окно.
Поднялись вверх, в район теснящихся на крутых склонах оштукатуренных домов на две семьи и изредка старых построек в испанском стиле с навесами для машин и ступенями у крыльца.
Я встала на колени, глядя между передними сиденьями. Впереди открывалась вся долина — фары машин на Пятом и Втором шоссе, спящие холмы Гласселл-Парк и Илизиан-Хайтс в точках огней, пустыри с перистым сладко-пахнущим в росистой темноте диким фенхелем. Его запах смешивался с плесенью машины, сигаретами и алкоголем из недопитых бутылок. Рина швырнула сигарету в окно.
Ивон щелкнула наверху лампочку и принялась листать страницы пухлого от влаги журнала для молодежи «Севентин». Блондинка на обложке храбро улыбалась, хотя ее явно тошнило от происходящего. Я заглянула Ивон через плечо. Где они только берут таких красивых непрыщавых подростков? Ивон задержалась на фотографии пары, скачущей на толстой лошади по пляжу.
— Когда-нибудь ездила верхом?
— Нет. Но была на ипподроме.
Гордость Медеи, пять к одному. Его рука на талии матери…
— А ты?
— Один раз в парке Гриффит.
— Там! — указала Рина.
У серого дома с шершавыми стенами стояли мусорные баки и черные целлофановые мешки. Рина остановила машину, и Ники выпрыгнула и срезала у одного верх перочинным ножом.
— Шмотки.
Они с Ивон подавали мне неожиданно тяжелые мешки. Наверное, внизу какая-то бытовая техника. Ивон поднимала их легко, сильная, как мужик. Ники швыряла ловко — видимо, вошло в привычку.
— Как я устала, — пожаловалась Ивон, когда мы снова тронулись. — Ненавижу свою жизнь!
Она налила себе кофе, выпила залпом и протянула чашку мне. Кофе был растворимый, горячий и очень крепкий.
Рина затянулась сигаретой, которую держала как карандаш.