Включила лампу с абажуром из бисера, из-за чего гостиная стала похожа на картину Тулуз-Лотрека. Села на диван и бросила охапку писем на столик. Я и ненавидела мать, и тосковала по ней. Хотела понять, как она смогла наполнить мой мир такой красотой — и одновременно сказать, что Клэр «родилась для передозировки».
Взъерошенный кот подкрался из-за дивана и опасливо вспрыгнул ко мне. Я позволила ему свернуться под сердцем, тяжелому и теплому. Он урчал, как машина на первой передаче.
Дорогая Астрид!
Сейчас три утра, у нас только что окончилась четвертая перекличка. В ШИЗО лампы горят всю ночь. Резкий дневной свет на серых стенах камеры, в которой едва помещаются нары и унитаз. По-прежнему нет от тебя писем. Только сексуальная литания сестры Лунарии. Она звучит день и ночь с нижних нар, как гимны тибетских монахов, которые, сменяя друг друга, молятся о сотворении мира. Сегодня вечером экзегеза посвящена Книге Раула, ее последнего бойфренда. Как почтительно она описывает размер и форму его хозяйства. Призматический каталог эротической реакции.
Секс — последнее, о чем здесь думаю. Единственная мысль — о свободе. Размышляю о молекулах стен. Медитирую на материю, пустоту, в которой проходит родео электронов. Стараюсь вибрировать среди квантов точно в противофазе, чтобы в конце концов существовать между их пульсацией и сделать материю полностью проницаемой. Наступит день, и я пройду сквозь эти стены!
«Гонсалес в корпусе Симмонс А трахает Вики Маноло, — молвит Лунария. — Здоровый как лошадь. Когда садится, кажется, что у него там бейсбольная бита!»
Заключенным нравится этот Гонсалес. Он не брезгует флиртом, душится одеколоном, его руки чисты, как белые каллы. Лунария мастурбирует, воображая огромные члены, совокупляется с лошадьми, быками. Ее фантазии не посрамили бы и Юпитера. А я смотрю вверх на неровности звукоизолирующих плиток и слушаю ночное дыхание тюрьмы.
В эти дни мне слышно все. Шелест карт в первой сторожевой вышке, не покер, скорее кункен, печальные жалобы на геморрой и неверных жен. Храп почтенных старух в блоке Миллер, вставные челюсти плавают в стаканах. Возня крыс в пищеблоке. У осужденных за сексуальные преступления вскрикивает женщина. Она тоже услышала крыс и решила, что они у нее в постели. Ее тут же приводят в чувство.
Из распределителя доносятся приглушенные угрозы. Шмонают новенькую. Она беззащитна и не готова к здешней жизни — села за подделку чека. У нее отбирают все, что еще осталось, и добавляют: «Слизнячка!»
Остальная тюрьма забылась лихорадочным сном, ночные фантазии благодаря неволе становятся ярче. Я знаю, что им снится. Я читаю их, как роман, это лучше, чем Джойс. Им снятся мужчины, которые бьют наотмашь и безо всякой утонченности пинают в живот. Мужчины, которые перед ударом сжимают зубы, шипят: «Смотри, до чего ты меня довела!» Даже во сне женщины съеживаются под взглядом выпученных от ярости мужских глаз: красные прожилки, словно дороги, белки цвета майонеза, оставленного в тепле на неделю. Удивительно, что они вообще видят, куда бить. Но страх женщины работает, как магнит. Он притягивает кулаки мужчин, тяжелые, как десница божья. Надеюсь, ты этого не знаешь.