Я подумала об Ивон, спящей с пальцем во рту. Она обернулась вокруг младенца, словно рубашка. «Я ее вижу», — написала ты. Ты никогда ее не увидишь, даже если простоишь рядом с ней ночь напролет! Ты заметишь только выщипанные брови, плохие зубы и книги с падающими в обморок женщинами на обложке. Никогда не разглядишь доброту этой девушки, глубину ее потребностей, отчаянное желание быть кому-то нужной, из-за которого она снова беременна. Надменно осудишь ее, как судишь все прочее, и никогда не увидишь по-настоящему. Мир для тебя не более чем сырой материал, который ты переделываешь по своему вкусу. Ты не способна просто слушать гитару, тебе надо превратить ее в стихи и поставить себя в центр.
Я вернулась в дом, разложила на колченогом кухонном столе ее письма со времен Старр, Марвел, Амелии и Клэр и последние горькие выпуски. Достаточно, чтобы безвозвратно меня утопить. Ее чернила были грибком, злокачественным пятном на березовой коре, искореженной руной. Я взяла ножницы и стала кромсать цепочки слов, расцепляя вагон за вагоном сложный поезд ее мысли. Теперь она меня не остановит. Я отказываюсь смотреть на мир ее глазами.
Тщательно отобрала слова и фразы, разложила их на бело-сером линолеуме стола и принялась составлять строки. Когда закончила, тусклый рассвет стал персиково-оранжевым.
Мне тошно при мысли
Пустота
Дьявольские
Проклятые дары
Гипертрофированного чувства собственной важности
Желаю тебе смерти
Забыть тебя
Ворона
Полная фантазий
Так ужасно
Похоже
Ответственность любви
Забыть тебя
Ингрид Магнуссен
Совсем одна
Мастурбирует
Гниет
Разочарованно
Гротескные руки
Охватывают
Яды
Мусор
Гранаты
Одиночество
Отдаленные крики
Навсегда
Одна
Забрала все
Чувствуешь меня?
Состояние человека
Замышляя убийство
Прекрати
Взращивай
Покаяние
Морщусь
Бессильная
Ярость
Слишком важно
К черту
Тебя
Безумна
И вечно недовольна
Моя приборная панель
Показывает полный бак
Наклеила на лист бумаги. Возвращаю тебе твоих маленьких рабов. О боже, они взбунтовались! Это Спартак! Рим в огне! Теперь грабь его, мама! Хватай что можешь, пока он не обратился в пепел.
Хрустальные дни марта, царственно пахнущие кедром и сосной, — самое редкое время года — пришли как благословение. Колючие, как иголка, ветра выдули из воздуха всю нечисть, и стало так чисто, что горы просматривались до самого Риверсайда, четкие и размеченные по цветам, словно в детской раскраске. Облака развевались на припорошенных вершинах, как в передаче Пи-би-эс про Эверест. В новостях передавали, что снег начинался уже с высоты тысяча двести метров. Ультрамариновые дни были оторочены снежным горностаем, ночи выставляли напоказ все десять тысяч мерцающих звезд, словно доказательство, узор на канве основополагающих истин.