Хотелось есть. Я ждала Пола, который должен был что-нибудь купить после встречи с издателем. Он хотел дешево напечатать новую книгу комиксов и получить процент с продаж. Его последний немецкий издатель помер осенью от передоза, отбросив нас на начальную позицию. Однако у Пола уже были предварительные заявки на двести экземпляров. Совсем неплохо.
Он вернулся около девяти, скинул ботинки и забрался в постель с промасленным пакетом турецких кебабов. У меня заурчало в животе. Пол бросил сверху газету.
— Угадай!
Это был пахнущий краской завтрашний выпуск «Интернэшнл геральд трибюн». Я посмотрела первую страницу: Хорватия, ОПЕК, угроза взрыва в «Ла Скала». Развернула и нашла на третьей странице: «После девяти лет заключения поэтесса признана невиновной». Мать улыбалась, махала, как особа королевской крови, вернувшаяся из ссылки, счастливая, но все еще опасающаяся народных масс. Она выиграла суд без моей помощи. Она свободна!
Пол ел кебаб, роняя кусочки салата в пакет, а я пробегала глазами статью, потрясенная больше, чем сама ожидала. Они использовали идею самоубийства Барри. Сработало… Какой ужас! Мать говорила о радости по поводу свершившегося правосудия, благодарила присяжных. Сказала, что мечтает о горячей ванне. Похвасталась, что получила предложения преподавать, выпустить автобиографию, выйти замуж за миллионера-мороженщика и сняться для «Плейбоя», и заявила, что примет их все.
Пол протянул фалафель. Я покачала головой — голод как рукой сняло.
— Оставь на утро, — сказал он и бросил пакет у кровати.
Слова были ни к чему — его глубокие карие глаза уже задали все вопросы.
Я положила голову ему на плечо и смотрела на синие квадратики от соседского телевизора, которые просвечивали через морозные цветы на окнах. Представила, что она чувствует. В Лос-Анджелесе полдень. Судя по фотографии, яркий солнечный февраль. Она просыпается на чистых простынях в номере люкс, любезно предоставленном Сьюзан Д. Валерис. Вокруг цветы от поклонников. Нежится в широкой ванне и, глядя на зимние розы, пишет стихи.
Быть может, потом даст несколько интервью или возьмет напрокат белый кабриолет и прокатится с ветерком по пляжу. Подцепит юношу с ясными глазами и песком в волосах и будет заниматься любовью, пока он не заплачет от умиления. Что еще делать, когда с тебя сняли обвинение в убийстве?
Глупо рассчитывать, что к ее радости примешивается нота горечи, сознание цены триумфа. Это было бы слишком. Однако я помнила раскаяние матери в тюрьме — ее мне дар, несмотря на последствия, которые могли оказаться тяжелыми, как траур, непоправимыми, как могила. Не важно, сколько зла она мне причинила или какие у нее недостатки, как трагически она заблуждалась, — моя мать меня любит, сомнений нет.