Я думала о том, как она предстала перед судом без защиты моих пешек. Королева смогла в одиночку провести эндшпиль[30].
Пол скатал сигарету из напоминающих волосы полосок табака. Оторвал кончик, чиркнул спичкой под ящиком, который служил журнальным столиком.
— Хочешь сходить ей позвонить?
У нас не было денег на телефон. Звонили от Оскара Шайна.
— Нет, холодно.
Он курил, держа пепельницу на груди. Я протянула руку и сделала затяжку. Мы столько всего прошли вместе! Из квартиры на Сент-Маркс до заброшенного дома на юге Лондона, холодной баржи в Амстердаме, а теперь — Зенефельдерштрассе. Жаль, что не знаем никого в Италии или Греции. С тех пор как мы уехали из Лос-Анджелеса, я все время мерзла.
— Тебя никогда не тянет домой? — спросила я.
Он смахнул пепел с моего лица.
— В наш век все покидают родные места, дома не существует.
Я и без слов понимала: он боится, что я вернусь. Стану американской студенткой с трехразовым питанием, хоккеем на траве, сочинениями по английскому и брошу его с походной сумкой. Вот что было на весах: с одной стороны фрау Акер и арендная плата, мой кашель и тираж Пола; с другой — отопление, университетский диплом, приличная еда и кто-то, кто обо мне позаботится.
Я не говорила ему, но порой я чувствовала себя очень старой. Наш образ жизни вгонял в тоску. Раньше я не могла позволить себе над этим задумываться, однако теперь мать вышла… А Оскар Шайн просил о встрече наедине, приглашал на ужин обсудить мою планируемую выставку в галерее. Я от него отделалась, но не знала, сколько еще выдержу. Меня тянуло к этому медведеподобному мужчине с подстриженной серебристой бородкой. Снова ложусь под папика. Если бы не Пол, легла бы много месяцев назад. Но Пол был больше чем бойфренд. Он — это я.
Теперь я и без звонка знала, что мать зовет меня обратно. Я слышала ее голос, моя кровь шептала ее имя.
Вгляделась в фотографию, где она махала рукой под калифорнийским солнцем. Катается сейчас на машине, готовится начать все заново. Американка до мозга костей. Я думала о своей жизни, упакованной в чемоданы вдоль стены, формах, которые я принимала, личностях, которыми побывала. Теперь могу стать дочерью Ингрид Магнуссен в Стэнфорде или Смите и отвечать на приглушенные взволнованные вопросы ее новых детей. Она ваша мать? Какая она в жизни? Я знала, как торговать трагическим прошлым, ловко демонстрируя шрамы и статус приемного ребенка — достигла в этом совершенства, общаясь с Джоан Пилер. Люди делали меня своим проектом, домашним животным, провозглашали себя моими защитниками. И я позволяла. Я не для того проделала долгий путь, чтобы остаться на дне реки среди покореженных автомобилей.