— Товарищи! Такое время… Я призываю вас! Мы не можем не… Мы должны! Мы обовязаны! Мировая революция… Ур-ра!
И тут же вдруг стал изображать оркестр, притопывая ногой в такт: «Тум-ту, ту-тум-тум, тум-тум-тум!»
Леська понял: везли душевнобольного. Этот человек не выдержал громадного давления дум, когда революция заставила его мыслить в планетарном масштабе.
Из толпы вернулся Устин Яковлевич, а с ним какой-то высокий военный в черных усах и бороде.
— Единственная просьба, Устин Яковлевич: удержи станцию хотя бы на два часа. Понимаешь? Необходимо доставить в Севастополь боеприпасы.
Он пожал Комарову руку, подошел к паровозу, поднялся на него по лесенке — и состав без свистка тронулся на юг. Комаров провожал поезд прощальным взглядом, словно тот увозил самое дорогое, может быть, самую жизнь…
*
Когда Леська снова пришел в себя, вокруг никого не было. Но где-то очень близко шла напряженная перестрелка.
Леська поднялся в полный рост и увидел: за водокачкой и под вагонами второго пути лежали красногвардейцы и отчаянно отстреливались. Потом он приметил немцев, стрелявших из окон вокзала. Пригнувшись, Леська побежал под вагон и, подобрав чью-то винтовку, пристроился у колеса. Немцы начали накапливаться в небольшой группе деревьев. Но один, самый близкий к Леське, прятался за маленькой цистерной. Вот показался верх его каски и рука, держащая гранату. Немец метнул и мгновенно юркнул вниз. Граната разорвалась совсем близко. Один осколочек на отлете попал Леське в лоб.
А пулю съесть придется —
Переварю и пулю,—
машинально подумал Леська. Он взял на прицел чугунную бочку и засек то место, где появилась каска. Кровь со лба тонкой струйкой заливала ему глаз, но этот глаз был ему сейчас не нужен: целился он правым. Действительно, минуту спустя как раз на линии этого глаза появилась каска и рука с гранатой. Леська затаил дыхание и нажал курок. Каска слетела вбок, звонко звякнув о чугун.
«Хоть одного, но убил. Я! Лично! Убил!» — подумал Леська и тут же потерял сознание. Когда очнулся, тяжести в голове не было. Был только приятный шипящий шум. Может быть, это шумят сады? Ведь Альма — река, бегущая в сплошных садах — вишневых, сливовых, грушевых, яблоневых, айвовых. Леська огляделся и увидел рядом с собой мертвого Сысоева. Дальше лежал в спокойной позе Устин Яковлевич: очки с него слетели, и теперь лицо его казалось совсем молодым. Но Леська ничего не переживал: ни жалости, ни сострадания. Он снова отупел, как до своего выстрела. Одно ясно: наши ушли. Значит, немцы здесь! Что же теперь делать?