Мастер повернулся и пошел к себе.
Так. Как это Леська сразу не раскусил Денисова? Его смутило звание члена правления Союза пищевиков.
Остаток ночи Елисей провел на улицах, и к утру очутился перед домом № 2 по Архивной. На двери ящик для писем и медная табличка: «Градской глава Николай Николаевич Коновницын».
Открыла ему молодая.
— А-а, надумали?
— Если я вам еще нужен…
— Нужен, нужен! Входите.
За столом сидели: старая дама, юноша с забинтованной рукой и… Стецюра.
— Здорово, Елисей!
— Здравствуйте.
— Садись, поправляйся.
— Да, да, садитесь, молодой человек. Зиночка, налей господину студенту кофею,— сказала старая дама.
Юноша глядел на Леську в упор.
— Я вас где-то видел. Где?
— Может быть, в университете?
— Да. Припоминаю. Как вас зовут?
— Елисей Бредихин.
— А меня Валерием. Валерьян Коновницын. Я душевнобольной, а этот человек усмиряет меня, когда я впадаю в транс. Он очень хорошо это делает, позавчера даже руку мне вывихнул. Но разговаривать с ним не о чем. Подобно тому, как на струнах теннисной ракетки нельзя сыграть элегию Поппера, так из его души невозможно вызвать ни одной благородной эмоции.
— Значит, я могу быть вольным? — по-солдатски спросил Стецюра.
— Если молодой человек согласен остаться,— начала было старая дама.
— Согласен! — прервал ее Стецюра.— Он согласен. А ваш Валерьян мне и самому надоел. Давайте, маманя, учиним расчет.
— Пойдемте в другую комнату,— сказала старушка.
— Прощевай, борец! — иронически бросил Стецюра Бредихину.— Долго тут загорать не будешь. Этот закачанный парень…
Он махнул рукой и ушел за хозяйкой.
— Итак, вы студент? — спросил Валерьян.— На каком факультете?
— На юридическом.
— Зина! — возмущенно крикнул Валерьян.— Но ведь я просил нанять мне филолога!
— Мы и хотели, но филологи такие щуплые.
— Видите ли,— начал Валерьян, так упорно глядясь в Елисея, точно видел в его лице свое отражение.— Изо всех изобретений человечества одно из самых великих — любовь. Может быть, человек именно этим и отличается от животного. Звери, птицы, рыбы, насекомые любви не знают. Они сходятся, повинуясь могучему инстинкту продолжения рода. К инстинкту сводится все, даже горячее материнское чувство, толкающее животных на подвиг и на жертву, чтобы спасти детеныша. Но как только детеныш подрос и превратился в переярка, мать предоставляет его самому себе, а если он почему-либо не уходит,— показывает ему зубы и прогоняет прочь: у нее теперь новая забота — выметать и воспитать новое поколение. Пройдет год-другой, и, встретив в лесу своего выросшего сына, мать просто не узнает его. Он для нее совершенно чужое существо.