— А чего мы, собственно говоря, трусим? — спросил Леська.
— Не струсишь тут,— отозвался Платонов.— Только выглянешь, а там, может, пулемет стоит. А?
— Проверим! — сказал Леська и кинулся к двери.
Но староста сам приоткрыл дверь и выглянул в коридор: пусто. На полу валялась винтовка. Новиков схватил ее и крикнул:
— За мной!
Камера, как боевая рота в наступлении, хотя и вооруженная одной-единственной винтовкой, ринулась за часовым. Он бежал через внутренний двор к воротам, ведущим в кордегардию. Ему дали добежать до калитки, а когда она пред ним открылась, арестанты устремились к ней. Калитка не заперта…
— Как быть с тюремщиками? — спросил Платонов.
Тюремщики смотрели на бунтовщиков белыми глазами.
— Товарищи! — закричал Леська.— Пошли освобождать женский корпус.
Он вбежал в первый этаж. За ним другие.
— Ключи! — крикнул он надзирателю.
— Пускай сам отпирает! — раздались голоса арестантов.
— Сам, собака!
Надзиратель, ничего не соображая, помчался куда глаза глядят. Елисей — за ним. Догнал. Подставил ножку. Дрожащими руками обшарил его. Нашел ключи.
Женщины выбежали к мужчинам, обнимали их, незнакомых, целовали, плакали. К Леське на грудь кинулась Нюся.
— Милая…— нежно сказал Леська, расцеловал ее и, подхватив под руку, вывел из тюрьмы на улицу.
— Приходи в приют! — крикнула Лермонтова и побежала к фабрике. Леська помахал ей фуражкой и вернулся в острог.
В кордегардии уже столпилась чуть не вся тюрьма: все искали папки со своим делом и наспех жадно тут же читали письма доносчиков и показания лжесвидетелей.
— Бредихин! — окликнул Елисея Новиков.— Ваше дело у меня. Возьмите.
Он швырнул ему папку. Леська распахнул ее, но ничего особенного не вычитал, кроме протокола о его аресте по обвинению в принадлежности к партизанскому отряду «Красная каска». Поразил Леську, однако, его порядковый номер: 32736. Оказывается, сквозь тюрьму прошел целый город. Елисей вырвал из первого листа свою фотографию и бережно вложил ее в студенческий билет, на котором, между прочим, было напечатано, что, встречая членов императорской фамилии, студент обязан снимать головной убор.
— Павел Иванович, прощайте! Платонов! До свидания!
— Куда?
— Домой! В Евпаторию!
Вокзал кишел офицерьем, которое осаждало коменданта и штурмовало любой состав, прибывавший на станцию. Здесь корниловцы, дроздовцы, шкуровцы, марковцы сражались за жизнь с большей отвагой, чем на Перекопе. От былого высокомерия не осталось и следа. Ужас перед Красной Армией гнал их в Севастополь, Евпаторию, Феодосию, Керчь — всюду, где можно было устроиться хоть на самой плохонькой морской посудине.