Когда Леська звонил, пальцы у него дрожали.
— Оля дома?
— Нет,— сказала горничная.— Она уехала в Симферополь.
У Леськи упало сердце.
— Кто там? — раздался из столовой голос Казаса.
— Леся Бредихин.
— Пусть идет сюда.
Леська шагнул в коридор, снял бушлат и вошел в столовую. Борис Ильич сидел за самоваром и играл в карты с каким-то бородатым мужчиной.
— Знакомьтесь! — сказал Борис Ильич.— Мой коллега — земский врач. Тоже Ильич, но Дмитрий. Даша! Угостите гимназиста чаем.
Пока горничная угощала Леську, врачи беседовали о каком-то интересном медицинском случае. Леська пил чай, жевал бутерброды, но не чувствовал вкуса. Наконец он не выдержал:
— Господа! Вы слышали что-нибудь о том, что Выгран устроил в Евпатории «Варфоломеевскую ночь»? Он арестовал всех, кто сочувствует коммунистам.
— Впервые слышу…— сказал Борис Ильич и растерянно высыпал карты на стол.
— Да вы-то чего волнуетесь, молодой человек? — очень спокойно спросил Дмитрий Ильич.— Разве вы сочувствуете большевикам?
— Сочувствую! Думаю, что и вы сочувствуете. Разве может хоть один порядочный человек не сочувствовать идее коммунизма?
— Не знаю. Не думал. Медицина вне политики.
— Вот-вот! — сказал Леська, еще более раздражаясь.— Вчера прописали двадцать — тридцать микстур, потом пообедали, к вечеру пришли к своему коллеге играть в «шестьдесят шесть», засиделись, заночевали, а утром, перед тем как идти в больницу, решили доиграть?
— Приблизительно так.
— Абсолютно чеховский тип! — воскликнул Леська, едва удержавшись, чтобы не сказать «симбурдалический».
— Допустим. Но что же тут плохого?
— А то, что польза от ваших капель и пилюль равна нулю, когда совершаются злодеяния Выграна.
— Да я-то что могу поделать? Вот чудак человек!
— Можете поделать! Вся интеллигенция должна явиться к Выграну с самым решительным протестом.
— С каким протестом? Против чего? — изумился земец.— Ничего еще не известно. Он спросит: «С чего вы взяли? О какой „Варфоломеевской ночи“ речь? Откуда у вас эти сведения?» А мы ответим: «Нам сообщил один гимназист…» Миша или Боря, не знаю, как вас величать.
Леська ушел из этого дома, унося в груди жаркую ненависть к чеховским бородкам.
Он пошел от набережной в город тем же путем, каким шел из города к набережной Караев. Артель греческих рыбаков тащила из воды невод. Леська подошел к ним, раздобыл лямку, надел ее на себя и, как пристяжной конь, изо всех сил напрягаясь, стал тащить невод.
И вдруг на горизонте зачадили два густых черных дыма. Рыбаки остановились.
— Пароходы.
— Пароходы. Но откуда сейчас к нам пароходы?
— Откуда?.. Из Ялты, понятно.