Вскоре их обогнал «фиат», в котором сидели Махоткин, Гринбах и актриса Светланова 2-я.
«Как она сюда попала? — подумал Леська.— А что же с театром? Ведь она была там примадонной».
Но вот вдали показались строения: Армянск. За все свои восемнадцать лет Леська никуда не выезжал из Евпатории. Городов он не знал, если не считать Мелитополя, и теперь каждое новое название вызывало в нем острое любопытство.
Армянск, или, точнее, Армянский Базар, оказался довольно уютным городишком. Никакого особенного базара, давшего ему имя, здесь не существовало и в помине. Зато он стоял ближе всех к Турецкому валу, и поэтому его облюбовали штабы нескольких красногвардейских отрядов.
Когда тачанка вошла в городок, Леську поразило обилие народа. Одетые кто во что горазд, но все с красными бантами, бойцы, составив ружья в пирамиды, стояли, сидели, лежали, и у всех на лицах одно общее выражение: ожидание новизны. Первый же приказ прозвучал громогласно, но без шутки: «К принятию пищи готовьсь!» Революция понимает юмор: раздался добродушный смех, но все потянулись к обмоткам и голенищам за ложками. Вскоре стали подъезжать походные кухни, возы и мажары. Привезли рисовую кашу, горячие пирожки с повидлом, сладкий чай. Конечно, ложек и кружек не хватило, все же накормили всех. Некоторые брали по две и три порции. На это никто не обращал внимания — может быть, впервые люди наедались досыта.
Потом отряды повзводно зашагали в синематограф — двухэтажный сарай с галеркой. Вороные подошли к самому входу. Тина, приказав первому встречному привязать лошадей, соскочила с тачанки и взяла Леську под руку. Леська резко отшатнулся: ему было стыдно.
В партере они сели рядом, Тина тут же схватила Леськину руку пальцы в пальцы.
Леська подчинился — благо в зале темно и никто не видит. Стали глядеть на эстраду. Над ней — огромный плакат: по кумачу белыми буквами:
«У ПРОЛЕТАРИАТА НЕТ ИНОГО
ОРУЖИЯ В БОРЬБЕ ЗА ВЛАСТЬ
КРОМЕ ОРГАНИЗАЦИИ».
ЛЕНИН
Потом на эстраду вышел Самсон Гринбах и скомандовал: «Внимание!»
Разложив перед собой на кафедре бумажки с цифрами и цитатами, он начал говорить. Речь его была посвящена моральному облику красногвардейца.
— Кто такой красногвардеец? Это человек, который делает благороднейшее дело: посвящает свою жизнь освобождению трудящихся и эксплуатируемых от гнета эксплуататоров.
Елисей вспомнил Самсона в гимназической тужурке. Он бойко отвечал урок у черной доски или цветной ландкарты. Так же бойко говорил он и сейчас. Чувствовалось, что речь свою он вызубрил назубок, и Леська угадывал в его голосе печатные строки: