– Я не сделаю ему ничего плохого, Катерина, – серьёзно сказала она, наверное, в первый раз произнося имя своей ученицы. – Поверь мне.
Уставившаяся на неё Катерина прищурилась.
– Ничего подобного, – повторила она.
– Если ты его не приведёшь, я никогда не дам тебе Книгу, – решила старуха.
– Ты подлая гадина, ты мерзкая...
Ведьма прошипела что-то сквозь зубы, и Катерина почувствовала, что не может произнести более ни одного слова. Ба, она не могла даже пошевелиться, будто её настиг приступ паралича. Она могла только с яростью смотреть на сгорбившуюся ведьму.
– Горячая чертовка, ой, горячая, – забормотала старуха. – Но ты дашь мне сына, вертихвостка. Ты знаешь, что я его не трону, ты чувствуешь, что я его не обижу. Я могла бы заставить тебя, но я не буду заставлять. Ты дашь мне его по доброй воле.
Она снова прошипела что-то сквозь зубы, и Катерина почувствовала, что паралич проходит.
– Не дам! – Зарычала она. – Хоть что со мной делай.
– Иди уже, – приказала старуха. – И не забудь обдумать мои слова. Я хочу остаться с ним на столь короткое время, что ты не успеешь даже три раза прочитать «Отче наш».
* * *
Катерина собиралась с мыслями в течение двух дней. С одной стороны, в ней нарастала жажда обладать Чёрной Книгой и добиться благосклонности ведьмы, с другой она боялась за сына. Но ведь старуха поклялась, что не причинит ему вреда, убеждала она саму себя. Но при этом она понимала, что эти уверения на самом деле не стоят ничего. Если старуха захочет нарушить обещания, то нарушит их не моргнув глазом. Но ведь она могла бы меня заставить меня отдать ребёнка, тотчас мысленно добавляла она, но не поступила таким образом. В эти два дня она чаще, чем когда-либо раньше, говорила с сыном.
Она даже поужинала с ним, чего вообще не делала никогда раньше.
«Если я не соглашусь, буду сожалеть до конца жизни», – подумала она на второй вечер, когда уже прижалась лицом к пахнущей розовым маслом подушке.
– А если ты потеряешь сына? – спросило что-то внутри неё твёрдым задиристым голосом.
– Я молодая! – закричала она на саму себя. – Рожу другого!
И в тот же миг она испугалась собственных мыслей и собственной жажды обладания Шахор Сефер. Поскольку на самом деле считала себя хорошей матерью. Ну, так скажем, не худшей. Единственное, в чём она могла поставить себе в вину, так это то, что она не могла заставить себя понять сына, постараться узнать, что он чувствует и о чём думает. В его компании она всегда чувствовала что-то вроде смущения, и, одновременно, стыда из-за того, что он ощущает эту скованность.