— Почти, — сказал Якушкин.
— Да, — сказал Пушкин.
— Хуже, — сказал Раевский.
Охотников помялся и сообщил:
— Примите мои извинения, господа. Пушкин, вам удалось найти виновного. Александр Николаевич, и вы простите.
— Забыть произошедшее будет трудно, — вздохнул Орлов. — Но я бы не хотел, чтобы мы расстались врагами.
Прощай, тайное общество.
Якушкин, стараясь не смотреть на Пушкина с Раевским, добавил:
— Лучше нам не возвращаться никогда к этой истории.
— Послушайте, господа, — Пушкин забрался на подоконник, — мы же не позволим этой дурацкой размолвке нарушить нашу дружбу? Михаил Фёдорович, неужто после «Арзамаса» и Кишинёва мы с вами…
— А что вы предлагаете? — спросил Охотников.
— Вообще-то есть одна идея, — Пушкин пошевелил левою бровью, как бы намекая на щекотливость ситуации. — Не знаю, понравится ли вам…
— Не понимаю вас, — Охотников раздражённо поглядел на Александра.
— Ну… — Пушкин повернулся к Раевскому и повторил конвульсивное движение бровью. — Может быть, нам стоит…
— Да, — понял Раевский. — Я б не отказался. В стельку.
— Как свиньи, — поддержал, тоже догадавшись, Орлов. — До беспамятства.
— Чтоб не вспомнить, — воодушевлённый Пушкин спрыгнул с подоконника. — Охотников, не будьте букой, давайте с нами. Михаил Фёдорович, вы должны мне ящик Нюи.
— Пожалуй, это выход, — приободрился Якушкин.
— Уверены? — Охотников огляделся и увидел, что окружён. — Ну, попробуем.
Никита принёс шампанского, потом ещё шампанского, потом кликнули давыдовских Прошку и Петьку и послали их в погреб за вином; и когда спустя три часа в мансарду заглянул Александр Львович, он представился Вакхом, сошедшим с олимпийских вертоградов к самым преданным своим жрецам; и все волнения и споры последних двух дней исчезли в тёмном вине, как в летейских водах. Раевский от вина побледнел и сделался разговорчив, Орлов же, наоборот, раскраснелся и быстро загрустил. Охотников сразу растерял всю свою суровость, а заодно с ней и красоту; теперь это был весёлый капитан с пламенеющим носом и хриплым, немного разбойничьим смехом. Якушкин с Александром поднимали тост за дуэлянтов и за священную честь.
— Нам не хватает войны, — оживлённо рассказывал Раевский, протирая запотевшие очки. — Мы прокиснем от скуки, покроемся тиной, как стоячая вода.
— Кстати о войне, — Охотников снова наполнил стакан. — Помнится, когда попал я к французам в плен, были мы с одним поручиком…
— Кровь наша стынет! Посмотрите на нашу молодёжь…
— А он возьми да и скажи им…
— А я первый раз в лицее стрелялся. Вот вы, Якушкин, стрелялись в четырнадцать лет? А? Нет? А давайте спросим Охотникова.