У сердца нежного змею отогревали
И целый век кляли несчастный жребий свой.
К.Ф.Рылеев
— Стай, омуле, стай! Дэ друму», мэй![25]
Из густого тумана, клубящегося над дорогой, выдвинулась крытая повозка; за ней угадывалась ещё одна.
— Погодим, — кучер хлопнул тяжёлыми вожжами. — Сто-ой. Трэщець!
— Это кто такие? — Пушкин высунулся из-под тулупа.
— Бэженарий. Едут от войны подальше.
Повозки с беженцами выкатывали на дорогу, пересекающую тракт, ведущий в Кишинёв. Сквозь туман было не разглядеть, сколько ещё телег, возков, а то и карет стоит у распутья.
Тудор Владимиреску уже шёл с растущей армией к Бухаресту, шумела восставшая Валахия, Ипсиланти с греками переправился через замёрзший Прут, а здесь, как ни мечтал Пушкин расслышать гром далёких сражений, раздавалось только всхрапывание лошадей и чавканье волов, да изредка молдавская и греческая ругань.
Ещё дважды встречали на пути бэженаров, видели у почтовой станции оставленные сани — оттепель застигла кого-то в пути, вынудив пересесть на попутную подводу. Из охваченных восстанием княжеств ехали переждать тревожные времена испуганные бояре, и Кишинёв полнился новыми лицами. Далёкая война сулила прибыль домовладельцам со свободными комнатами. За право приютить первых мигрантов боролись все крупные дома Кишинёва, включая бордель, где специально по такому случаю был расчищен и облагорожен нижний этаж, а на стенах ненадолго появились рукописные прокламации, осуждающие Владимиреску и призывающие беженцев заселяться в гостеприимную обитель любви. По слухам, прокламации были подписаны лично владельцем заведения — пожилым сербом Туковичем, но слухами дело и ограничилось: на следующий день одно из окон оказалось разбито, а стены вновь пустовали.
Рассказывали также, что в армию Ипсиланти со дня на день вступят добровольные отряды цыган и евреев, которым Ипсиланти якобы пообещал собственную землю в освобождённой Греции. Евреи и цыгане всячески опровергали предположения, опасаясь преследований; тогда Кишинёвская публика переключила внимание на знакомых греков, коих было великое множество. Местные бояре-молдаване при встрече с местными боярами-греками важно качали бородами и спрашивали: «Что, как дела в лагере Ипсиланти?», и узнав, что собеседник сам узнает о восстании только из газет и сплетен, вздыхали: «Ну что ж вы, кукоане такой-то, со мной могли бы и не таиться».
На улицах стали появляться невиданные тут прежде интеллигентные молодые люди с безупречным французским и без денег — греческие студенты, бежавшие из академий с намерением бороться за свободу и независимость. Их пугали историями о налётах талгарей и убеждали купить по дешёвке старый пистолет с проржавевшей полкой или не менее старый турецкий кинжал с вынутыми из рукояти камнями.