Испытывая к случайному спутнику искреннюю жалость, но не в силах справиться с раздражением, Пушкин предложил ему присоединиться к лекции Карбоначчо об оружии.
— Боюсь, я совсем не умею по-итальянски, — откликнулся Волошин. — Правда, и молдаване говорят будто на итальянском диалекте. Интересное ружьё, — он пощёлкал по стволу карабина.
— Заряжено, — одёрнул его Липранди, и Волошин поспешно отошёл.
Гром сотряс стёкла почтовой станции; все вздрогнули.
— Какая гроза! А не написать ли вам об ней новое стихотворение, господин Пушкин? Я, правда, и старых ваших не читал.
— Александр, — Раевский оглянулся на Француза. — Подойди, — и, видя, что Волошин никак не желает отвязаться, добавил. — Нам нужно обсудить исключительно приватное дело. Господин Липранди, вас тоже попрошу к нам…
— А, — Волошин поднял руки. — Разумеется.
— Прфрпр, — Липранди, извинившись перед сеньором Джованни, присоединился к Пушкину и А.Р.
— Что бы вы без меня делали, — Раевский оглядел товарищей, на чьих лицах читались глубочайшее облегчение и благодарность. — Если гроза не кончится в ближайший час, дорогу, полагаю, размоет, и до границы мы доедем с ещё большим опозданием.
— Вряд ли это важно, — пожал плечами Пушкин. — Сегодня мы там будем или завтра… Пока расставят посты, пока мы сами разъедемся по нужным пунктам…
— В этом и дело. Зюден, если и допускает, что его план может быть разгадан, точно уверен: в такую бурю легче всего обойти пограничные патрули. Тем более никто не станет их выставлять, пока не кончится ливень.
— Прф, — кивнул Липранди.
— Да, — не то перевёл, не то согласился Пушкин. — Значит, выезжаем сейчас.
— И немедленно, — Раевский поднялся. — Облепиха! Лошадей нам.
— В такую грозу? — ужаснулся смотритель. — Полноте, ваше высокоблагородие, да неужели не подождёт?
— Быстрее.
— Иду, иду, — Облепиха зашаркал в сени и вдруг, остановившись, воскликнул. — Немец-то!
— Что? — Пушкин обернулся, но немца-итальянца не увидел, зато увидел, как, охнув, без чувств оседает на пол Облепиха. И только тогда Пушкину открылась причина обморока смотрителя.
Карбоначчо сидел у стены, вцепившись одной рукой в ружьё; вторая рука покоилась на груди итальянца, совсем немного не дотягиваясь до торчащего из шеи ножа.
В Петербурге — докладывать или нет? — никому не верь — Бурсук не хочет в тюрьму — поворот
Их жизнь неведомый предатель
Погубит в цвете дней!
В.Кюхельбекер
Возьмём-ка паузу.
Поднимем голову от лупы, вынем из карты флажок, пусть бумага поднимется вулканом, отдавая древко, и прочь от этого места, что нам его чернильные штрихи — пусть по их зелёным и чёрным рекам, по ухабам бумажного волокна ползут волы и лошади, пусть движутся невидимые глазу корабли, пусть все люди на берегах повернут головы к северу, почешут разом в затылке и скажут мудрыми голосами «ох далеко-о», а нам-то, нам-то что, к чему нам их дальние пути, если для того, чтобы оказаться в городе Петербурге, нам довольно перевести взгляд.