— Вас не обижу, — Бурсук поёрзал в кресле и вынул откуда-то из-под своих многочисленных покровов серебряную табакерку. — Угощайся, фрате, пока я не пожалел.
— Прпр-пр-фр-прф, — неожиданно сказал Липранди.
— Иван Петрович говорит, что сам не имеет ничего против общества господина Бурсука, но напоминает господину Волошину, что приняв услугу, он тем самым невольно поддержит и способ, э…
— Фрп.
— Самообеспечения, коим руководствуется господин Бурсук. Как государственный служащий, Иван Петрович не смог бы позволить себе участие в делёжке того, что получено неодобряемым в государстве методом.
— Я никому не дарю табакерку, — возразил Бурсук. — Тутун я растил сам и предлагаю от чистого сердца.
Несколько минут было потрачено на спор: при условии, что совместное времяпрепровождение с разбойником без его последующей выдачи властям не будет считаться соучастием, не станет ли таковым получение от разбойника даров в виде собственного его, разбойника, табака из краденной табакерки. Победила никотинозависимость.
— Вот я, — говорил отогревшийся у камелька Волошин, закуривая, — помощник судьи, то есть представитель системы, от которой вы уже без малого десять лет пытаетесь скрыться, — (Бурсук важно кивал). — По закону я обязан немедленно скакать в город и доложить о нашей встрече или, если хватит смелости, арестовать вас тут. Вместо этого я сижу с вами и курю ваш табак, и после мы разъедемся каждый своей дорогой. Кто скажет, почему?
— Потому, что Кирилл Спиридонович бывалый гайдук, и весь дом забит оружием, а у вас даже ножа с собой нет? — предположил Пушкин.
— И это, безусловно, тоже. Но ещё, господин Тушкин…
— Пушкин.
— Ещё потому, что я не на службе. И дело не в том, что мне не заплатят, а в том, что я просто не нахожусь в том состоянии, когда считаю себя обязанным строго исполнять закон. Поверьте, если бы мы встретились в зале суда…
Бурсук переложил трубку в левую руку, а правой показал Волошину внушительную фигу.
— Quod erat demonstratum[32], - ничуть не обиделся Волошин. — Пока же мы с вами оба в неслужебном положении, ничто не мешает нам быть друзьями.
К шуму грозы прибавился новый звук: хлопки, сопровождаемые кислым запахом дыма. Это Карбоначчо демонстрировал Липранди эффективность различных навесок пороха. Облепиха пытался сделать замечание, но получил от Липранди столь жутко звучащую отповедь (в действительности вполне корректно высказанную, но поглощённую и преобразованную коварными усами Ивана Петровича), что мгновенно заткнулся и больше к итальянцам не приставал.
Узнав, что Пушкин — поэт, Волошин восхитился почти так же, как при виде Бурсука, и стал расспрашивать, как и что нынче пишут. Видно было, что Волошину безразлично, о чём говорить. Служба научила его ладить или, по крайней мере, пытаться ладить со всеми, с кем предстояло проводить время, чтобы не быть нечаянно битым. Вблизи Пушкин понял, что Волошин старше, чем казался сначала: на лбу и под глазами сделались заметны морщины, в волосах проблёскивала седина, а правое веко иногда чуть подёргивалось от тика. Дмитрию Волошину было где-то около сорока.