– А когда надгробный камень поставите? – спросила Шерри.
– Где-нибудь на следующей неделе.
Она понизила голос:
– Хочешь, я поеду к тебе? Могу у тебя остаться.
Стив покосился на мать и вздохнул.
– Да, было бы неплохо.
Когда он отвез мать домой и вернулся, Шерри была на кухне, резала цыпленка. По дороге она заехала в магазин и купила продуктов, и теперь на кухонном столе лежала самая разнообразная снедь.
Едва Стив вошел, Шерри быстро сполоснула руки в раковине, подбежала к нему и крепко обняла, прижавшись щекой к щеке. Она не целовала его, и в объятии не было ничего сексуального – просто молчаливое выражение любви и поддержки. Однако у Стива встал. Смущенный таким явлением в самый неподходящий момент, он попытался отодвинуться так, чтобы, обнимаясь с Шерри, не прижиматься к ней нижней частью туловища. Но она заметила это движение и крепче прижалась к нему; а потом, по-прежнему в обнимку, они двинулись к кровати, на ходу срывая друг с друга одежду. Они занимались любовью быстро и грубо и кончили вместе: она – с серией тонких, сдавленных полустонов, полувскриков, он – со звериным рычанием. Затем молча встали и оделись.
– Как ты? – заботливо спросила Шерри перед тем, как скрыться на кухне.
– Нормально, – ответил Стив и включил телевизор.
Он сам не знал, как себя чувствует, что чувствует, да и чувствует ли вообще что-нибудь. После ужина Стив сказал Шерри, что ей не обязательно оставаться на ночь…
…сделала свое дело, и молодец, а теперь вали…
…но она ответила, что хочет остаться. Помыла посуду, приняла душ и встретила Стива в постели. Оба были обнажены, но ничего уже не хотели; со странной чопорностью поцеловались в щечку и пожелали друг другу спокойной ночи.
– По крайней мере, этот день окончен, – сказала ему Шерри. – Худшее позади.
– Ага, – ответил Стив и повернулся к ней спиной.
Закрыл глаза.
Сразу заснул.
И увидел во сне похороны клоуна.
Клоун лежал в открытом отцовском гробу: над бортиками гроба торчали огромные остроносые клоунские башмаки. Глаза у него были закрыты, но на сомкнутых веках нарисованы другие, открытые глаза. Это пугало – как пугали и сжатые губы под кроваво-красной, грубо намалеванной ухмылкой на выбеленном лице. Шла погребальная служба; вокруг гроба стояли не клоуны или еще какие-нибудь циркачи, а одноклассники Стива из начальной школы, только уже взрослые. Вряд ли они скорбели – скорее, скучали. Стив один стоял возле гроба. Ему было страшно, хотелось убежать, но он был здесь главным и должен был следить, чтобы клоун не ожил и ни на кого не набросился. Затем в открытом гробу что-то изменилось. Глаза клоуна, понял он. Уже не нарисованные – настоящие, открытые глаза, глядящие на него с неутолимой ненавистью. Клоун сел в гробу, и Стив с криком отпрыгнул. Зал опустел, все бывшие одноклассники куда-то исчезли; и Стив бросился бежать, слишком ясно слыша за спиной, как хлопают по линолеуму длинные носки дурацких клоунских башмаков…