— Мне… мне жаль, Дитер… — Сердце кольнуло болью, я протянула руку в порыве дотронуться до его плеча.
Жестокие слова, только что прочитанные в письме, обрели пугающий и отвратительный смысл.
— Да, моему отцу тоже было жаль, — отозвался генерал, откачнувшись от моей руки. — Он надеялся, что если не удалось убить меня во чреве, то я сам при рождении убью свою мать взглядом. Но этого не случилось. Проклятие вошло в силу не сразу, лет до десяти у меня было вполне обычное детство. Обычное для бедняка, разумеется. Я очень хорошо знаю, моя пичужка, что такое работа на мельнице от рассвета и до заката. Знаю, сколько ударов кнутом выдержит человек, прежде чем потеряет сознание. Шрамы на моей спине не дают этого забыть. А вот у вас гладкая кожа. — Он провел по моей щеке ладонью, и я задрожала не то от омерзения, не то от страха. — Мачеха не била вас, правда? Не решалась портить товар.
— Я не товар, — сквозь зубы выдавила я.
— Конечно, — без улыбки ответил генерал. — Конечно да. Вы — товар, я — проклятый выродок. Каждый несет на себе печать предназначения. От него невозможно избавиться, невозможно отмыть, как грязь, не срезать с кожей, как клеймо. Только вынуть вместе с душой, с последним вздохом. Оно навсегда с вами, моя пичужка. Так стоит ли трепыхаться?
— Стоит! — выкрикнула я ему в лицо и сжалась пружиной. — Лучше бороться и пытаться хоть что-то изменить, чем упиваться жалостью к себе! Ваш сад превратился в кладбище, а эта комната — в склеп! — Я обвела рукой помещение. — Зачем хранить вокруг себя статуи мертвых жен? Эти оскорбительные письма? Портрет человека, который приносил вам только несчастья и боль? Чтобы снова и снова ковырять рану? Дайте ей зажить!
— Это решать не вам, — злобно ответил генерал.
— Мне, — заупрямилась я.
— На каком основании?
— На том, что я ваша жена. — Я отважно глянула в бледное лицо генерала. — Дитер, да откройте окна. Впустите свежий воздух. Позвольте жить себе и другим. Вычистите весь хлам из этой комнаты и из своей души.
Я снова взмахнула рукой и нечаянно сбила со стола шкатулку. Она упала, крышка откинулась, и на пол полетели смятые письма, как осенние листья, подгоняемые ветром.
— Как вы смеете, — зарычал генерал и схватил меня за плечи. — Как смеете называть мою жизнь и все, что мне дорого, хламом!
— Потому что это больше не ваша жизнь.
— Да что вы понимаете! — Генерал встряхнул меня за плечи. — Вы, избалованная маленькая пичужка! В вашей голове только наряды, балы и украшения!
— А в вашей — война и смерть?
Он заревел и навалился на меня всем весом. Я вскрикнула и толкнула его в грудь. Будь генерал трезвым, он бы удержался на ногах, зажав меня, как недавно в комнате, и я бы не вырвалась, не убежала. Но он был пьян. От моего толчка его повело в сторону, одна ладонь соскользнула с моего плеча и ухватилась за стол. Я рванулась мимо, к двери, к свободе.