— Долгих нам зим процветания в мире и радости, — у нее кружилась голова, когда она сделала несколько глубоких глотков, осушив чашу до дна согласно традиции взаимопонимания.
Фланигус отбросил чашу в сторону. Казалось, замерли даже капли масла в высокой клепсидре в этот момент застывшего времени. Самоконтроль сорвался в пропасть, лишая самообладания, и Лучезарная испустила стон, похожая на рык возбужденной тигрицы, когда сильные руки императора Спаркалии сжали ее плечи, резко разворачивая к себе. Возмущение тут же выбила, выплеснула, растворила волна жаркого желания, сметающая все на своем пути. Когда его губы накрыли ее, воруя, заглушая стон сладострастия, мир вокруг взорвался яркими красками, ощущение необъяснимой невесомости подхватило ее ослабевшее тело, заставив напрочь вычеркнуть из памяти недавние события. Язык мужчины настойчиво разомкнул створки ее губ, проникая глубже, словно исследуя приговоренную к порабощению территорию, и Латима сама не поняла, как вернула ему поцелуй в понятной обоим агрессивной манере. Низ живота сладко заныл, насыщая кровь жаром священного пламени, бедра непроизвольно толкнулись навстречу, когда правая ладонь императора переместилась на ее скулу, огладив жестким подобием ласки. Призвав на помощь все свое самообладание — в ее планы не входило быть распятой телом императора поверх стола переговоров, подобно горожанке низшего сословия — Латима сомкнула зубки на податливой мякоти губ Аларикса и уперлась ладонями в его мускулистую грудь, мысленно приказав отпустить. Жалящая, но приятная вибрация от прикосновения к великолепному телу воина побежала сладкими змейками по коже, заставляя кровь кипеть, но девушка сделала несколько глубоких вздохов, чтобы вернуть самообладание.
Аларикс провел пальцами по губам и с усмешкой посмотрел на едва заметный кровавый след.
— Кровь пантеры течет в твоих венах, возлюбленная Бога страсти, — его голос дрожал от возбуждения. — Нам ли бежать от его искушений подобно трусливым животным?
Латима перевела взгляд на чресла императора. Загреби тебя Лакедон! Нет, не то чтобы она сомневалась в подлинности его желания — скорее, была потрясена размером того, что скрывала кожа облегающих брюк мужчины. Если она решится подарить ему ласку рабов, его жезл едва поместится в ее ротике! От этой мысли ее щеки вспыхнули алым, оставалось лишь возрадоваться тому, что глубокая бронза оттенка кожи позволяла скрыть румянец смущения от таких сладких и развратных мыслей.
— Путь мой не близок был и утомителен, смею признаться; ложе зовет меня ко сну, не к преданиям страсти под шлейфом лазурного шелка. Наш разговор не окончен, вернемся к нему непременно, но лишь с рассветом зари над прибрежными тихими водами.