Глядя тогда на Демида, Сараев подумал: что удерживает кругом отчаявшегося человека в этой жизни? Одно лишь любопытство к самому себе и ничего больше. Одно лишь любопытство. А это такой крохотный, еле живой огонек, что может погаснуть от любого неловкого движения. Но вот поди ж ты, горит… Это надо было еще обмозговать, и он отложил на потом. Думать о серьезном здесь не хотелось. Дома. Сараеву вообще почему-то казалось, что он вернется домой каким-то другим. У него появится масса энергии, он сразу же доделает недоделанное, возьмется за намеченное или отложенное, и всё пойдет по-новому, без этой всегдашней его вялости, рыхлости, неопределенности.
И еще: все эти дни, к некоторому смущению Сараева, вокруг него время от времени начинала бродить какая-то неясная мысль, скорее даже ее робкая тень. Приятно докучая, она кружила и кружила, ходила и ходила, и в конце концов каждый раз неизменно ложилась у ног хозяйки – Насти Убийволк.
XXV
Акула, коляска, лыжник
Демид не отпускал Сараева больше недели, каждый вечер уговаривая задержаться еще на денёк, а потом вдруг срочно уехал по делам в Измаил. Перед отъездом он предложил Сараеву оставаться у него и дальше, и тот почему-то согласился, но вечером того же дня отправился домой. По пути он заставил себя сделать крюк к вокзалу, чтобы зайти к Вере Окуловой по прозвищу Акула, сорокалетней спившейся знакомой, которая, оказывается, все эти дни, что был выключен телефон, осаждала его звонками и сообщениями с требованиями прийти. В двух последних она грозилась явиться к нему сама. Когда-то к ней в Волжский переулок его привел Прохор. Тогда это было что-то вроде интеллигентской малины, где с утра до вечера сидели и выпивали какие-то бывшие преподаватели, инженеры, и даже пара музыкантов из оркестра Оперного театра. На его глазах сообщество выродилась в грязный бомжатник, и кого уже тут только не было. Принес бутылку – и ночуй. Сараев не то чтобы был завсегдатаем, но одно время появлялся там довольно часто. Однажды утром он проснулся в постели рядом с хозяйкой. Было ли между ними что-то, Сараев не помнил, но хозяйка повела себя так, словно было (хотя очень может быть, что и она точно так же терялась в догадках). С того дня Сараев там не появлялся. По доходившим до него редким слухам он знал, что Акула почти не встает. И вот он ей зачем-то понадобился. Денег, наверное, попросит, думал, подходя к ее дому, Сараев. Впрочем, мало ли что может быть у пьяного человека на уме. Вдруг (не дай Бог!) просто соскучилась.
Дверь, как всегда, была открыта; звякнул колокольчик под притолокой. С порога ударили запахи краски и деревянной стружки. Ремонт еще продолжался, но квартиру уже было не узнать. Везде горел свет. Только в комнате хозяйки было темно, работал телевизор. На большом экране, дергаясь на негнущихся ногах, расходились и сходились загорелые пары с номерами на длинных спинах, и каждую по-своему корёжило под румбу.