Современная польская повесть: 70-е годы (Билинский, Кавалец) - страница 21

В воскресенье он велел разбудить себя пораньше. В пять часов за ним должны были заехать на автомобиле. Предстояла охота. Он пробовал от этого отвертеться. Объяснял, что ему не во что одеться. Тогда председатель привез охотничий костюм сына. Он пришелся ему впору. — Боже ты мой милостивый — говорил тот еще во время субботней встречи — что это за образ жизни, Иван Федорович! Надо глотнуть свежего воздуха. Увидите, какие превосходные здесь охотничьи угодья. Будет и кое-кто из знакомых, чиновники из ближайшего окружения губернатора в Петркове. Да вы посмотрите, какая погода… — Когда выезжали из города, светало. Остальные машины они обогнали по дороге. Сбор был назначен после завтрака в местечке, оттуда выйдут в лес на облаву. Вскоре показалось солнце. Ехали по песчаной дороге среди пологих холмов. Вокруг белели березовые рощицы. В автомобиле рядом с председателем сидел офицер полиции, прибывший вчера вечером из Петркова. Высокий, худой. Он откинул голову на спинку сиденья. Временами открывал глаза. Касался рукой коротко стриженной рыжей бородки. — В этом году — разливался председатель — у нас была замечательная поездка в Крым. Работа истощила меня до предела — и он скорчил крайне озабоченную физиономию. — Отпуск был мне абсолютно необходим. Я раздумывал, не отправиться ли за границу. Сейчас в моде немецкие курорты. А может, посетить Италию? Я знаю великолепный курорт вблизи Венеции. Решил все же махнуть в Крым. Ангел-хранитель подсказал мне эту идею. Выздоравливать лучше всего в кругу семьи… — Офицер открыл глаза. Во взгляде мелькнуло неодобрение. Его явно раздражала болтовня спутника. Но сам он пока молчал. — Какие краски — вздыхал председатель. — Краски земли, воды, воздуха. — Преувеличиваете, Спиридон Аполлонович— не выдержал наконец офицер. — Я родился в Крыму. Не желаю и слушать о красках воздуха. — Да ведь так оно и есть — сказал с удивлением председатель. — Игра отсветов, полутеней. Какая-то летучая и переменчивая. Так и ускользает из-под пальцев. — Ну так и не стоит трогать ее пальцами, Спиридон Аполлонович — фыркнул тот. Председатель огорчился. — Вы человек, лишенный фантазии. Взываю к вашей памяти — нудил он свое. — Разве память ничего вам не подсказывает? Уверяю вас, одно дело цвет воздуха, например, над Волгой, другое — в Венеции. Все зависит от времени дня и года… — И еще от того, не дымит ли поблизости заводская труба, мой друг— улыбнулся полицейский. — С такой впечатлительностью вам угрожает нервное расстройство. — Председатель махнул рукой, словно отгоняя муху. Наконец доехали до местечка. Хотя рассвело, на столах, накрытых в ресторане для завтрака, горели свечи. Ждали четвертой машины. Как впоследствии выяснилось, у нее отказал в пути мотор. Вдвоем с полицейским чином они устроились за свободным столиком. Оскорбленный председатель сел с остальными. — Дурак — пробормотал полицейский. — Один из величайших дураков в этой губернии. А должен вам заметить — он потянулся к блюду — есть из чего выбирать. Вот плоды нашей «окраинной» политики. Здесь у нас, наверное, самая глупая администрация. Именно здесь, куда мы должны присылать наиболее способных людей, потому что работаем в чужой и враждебной среде. Этот идиот — он покосился на председателя, который заливался меж тем соловьем — проповедует славянофильские идеи, ничего в них, разумеется, не понимая. — А я-то думал — заметил он — что принципы той старой персональной политики не воплощаются теперь с такой дотошностью. Бедняга в самом деле не блещет умом… — Он просто яркая иллюстрация известного принципа — продолжал полицейский чип — в трудных условиях наилучшими являются наихудшие. Глупее ничего не придумаешь… — И объяснил, что сам он служит здесь уже много лет. Хорошо знаком с местной средой. И отнюдь не от обиды он это говорит, нет, в любую минуту он может вернуться в Москву или в Петербург. Здесь он из чувства ответственности… Позавтракав, разбились на группы. Он пошел в паре с полицейским офицером. Их проводником оказался мужчина средних лет в мундире лесничего. Миновали деревянные дачи среди заросших лесом участков. Вдали виднелись известковые скалы, а над скалами руины огромного замка с хорошо сохранившейся башней. Незаметно подошли к лесу. Полицейский рассказывал, что в приграничных районах ситуация очень напряженная. — Так бывает всегда — пояснил — когда появляются первые симптомы болезни. В стране царит еще, может быть, спокойствие — хотя, как мне кажется, спокойствие мнимое, — а здесь отчетливо видны признаки неблагополучия. До сих пор у нас было много хлопот с сепаратистским движением. Вольнолюбивые бредни одурманивают людям голову. Я изучил историю Польши и, уверяю вас, не зря потерял время. Государство, утратившее независимость столь постыдным образом, никогда более не возродится. После нескольких безнадежных вспышек — обреченных на провал главным образом по внешним причинам, хотя сжирает их тут и междоусобица, — новых попыток не будет. Но это еще не значит, что наступил период, когда можно, ничем не рискуя, ослабить вожжи… — Он предложил сделать передышку. Перед ними высился старый лес. Кончились светлые березовые рощицы, все гуще падали тени. Офицер закурил. Они умолкли. Его категорические суждения были, по-видимому, чрезмерным преувеличением. Случается, что люди, очутившись в центре событий, отлично понимая отдельные их причины, не в состоянии дать им надлежащую оценку. Им не хватает перспективы, они не видят эти события со стороны. Он было хотел намекнуть на это. Офицер сидел, нахмурив лоб, затягиваясь дымом. Рядом примостился лесничий. Скрутил козью ножку. — Подстрелим двух-трех фазанов — завязал он разговор. — Ну, ну — проворчал офицер — я предпочитаю что-нибудь покрупнее… — А он прислонился меж тем к стволу и наблюдал, как в тревоге снуют между ветвями птицы. — О чем вы думаете? — спросил полицейский. — Отдыхаю — ответил он. — У меня много работы и мало времени на отдых. — Я говорил о беспокойстве — затянулся офицер, щуря глаза. — Это совершенно иной процесс, отличный от того, который наблюдался до сих пор. Углубляется расслоение между различными социальными группировками — и это, с нашей точки зрения, явление положительное, — однако выявляются и весьма тревожные симптомы. — Что вы имеете в виду? — спросил он. — Они называют это общностью классовых интересов. Зерна революционной демагогии падают на благоприятную почву. На здешних фабриках мы хватаем агитаторов из дальних областей России, они даже не знают толком польского языка. Раньше это было немыслимо. Врага опознавали простым способом: по языку… — Он смотрел на беспокойное движение ветвей. Небо сквозь зелень светило голубизной с каким-то белесым оттенком, какой появляется иногда осенью в солнечный день. Он посмотрел на сидевшего рядом офицера. Есть ли страсти у этого человека? Идеальный манекен — подумал он. — Помимо глупцов, таких, как председатель здешнего суда, способных единственно на исполнение распоряжений начальства, администрация состоит еще и из таких людей. Вот совершенство системы! — Вы полагаете — спросил тот, стряхивая пепел — я не прав? Да, да, сегодня, к сожалению, врагов не узнаешь по языку. Среди анархистов, бросающих бомбы в столице, наряду с русскими попадаются и поляки. Социалистические агитаторы из дальних губерний России чувствуют себя среди поляков как дома. И наоборот. На петербургских заводах вылавливают заговорщиков, которые до недавнего времени действовали здесь. Вот новизна нынешней ситуации. — Он кивнул в подтверждение. Все это, несомненно, соответствовало действительности. Такие, как этот человек, не удовлетворяются созерцанием вселенной. Они хотят ее формировать. Общаясь с ними, он интересовался неизменно тем, что является сутью их профессиональной тайны. — Однако же — продолжал тот, не обращая внимания на молчание собеседника — со своим делом мы все-таки справляемся. Конспиративная сеть пока весьма в примитивном состоянии. Но с течением времени — и в его голосе зазвучала неподдельная тревога — она будет совершенствоваться. Все чаще мы вылавливаем на границе путешествующих в обе стороны террористов. Их штабы размещены не только в Москве, Петербурге или Варшаве, но также в Вене и Берлине. Это величайшая угроза… — Он догадался, что в задачу его собеседника здесь, в приграничной местности, входит наблюдение за каналами, по которым поступает подрывная литература и проникают прошедшие подготовку конспираторы. Он хотел заметить, что такое движение идей — поверх административных барьеров — явление вечное и всеобщее. Разве существуют способы изоляции, которые остановят это движение? Следует ли к ним прибегать? Мир развивается благодаря этим взаимно проникающим течениям… Номера, выпавшие им по жеребьевке, находились на опушке. Им не надо было забираться глубоко в лес, облава шла стороной. Они лишь слышали долетающие крики загонщиков. Потом над деревьями вновь повисла тишина. Стало припекать солнце. Он рассказал офицеру об интересном деле, порученном ему в рамках надзора. В дачной местности вблизи Петербурга обнаружили труп молодого еще мужчины. Паспорт, который при нем оказался, был выписан на имя английского коммерсанта. Все свидетельствовало об инсценированном самоубийстве. Следствие полностью подтвердило первоначальные предположения. Мнимый англичанин оказался давно разыскиваемым террористом. Полностью отпала версия об убийстве с целью грабежа. Из полученных донесений — доставленных непосредственно из Лондона — явствовало, что этот человек долгое время пребывал на Альбионе и был довольно активен среди тамошней эмиграции. В чем заключалась его деятельность, установить не удалось. Никто, во всяком случае, не предполагал, что вскоре он отправится в Россию. Он исчез из Лондона. Думали, он вынырнет в Париже. Но и там он не объявлялся. Тогда стали прикидывать, не уехал ли он на родину. Попытки определить его местонахождение в России оказались безуспешными. Политическая полиция в столице была убеждена, что он действует у себя на родине. Пришло даже донесение из Киева, подтверждавшее справедливость такого предположения. Но след потерялся до того, как были приняты соответствующие меры. — О, я знаю людей, работающих в Киеве — отозвался с пренебрежением офицер. — Они всегда узнают все последними. Мы здесь знаем порой о том, что делается у них под носом. — Вскоре после того, как личность убитого была установлена — продолжал он— и через англичан выяснили, что коммерсанта с такой фамилией не существует — петербургская полиция на основе данных, собранных на месте преступления, арестовала одного молодого человека, известного в кругу столичных гомосексуалистов. И на этом дело завершилось. — Не понимаю — проговорил офицер. И посмотрел на него, как на сумасшедшего. — Как это понимать? — Следствие было прекращено — пояснил он — хотя задержанный тут же признался. Он действовал по поручению полиции. Ему предстояло доказать — его снабдили заранее сфабрикованными материалами, — что приезжий из Лондона в течение долгого времени — а это было вымыслом — играет роль провокатора и что с его деятельностью связано несколько громких провалов. — Вас заинтересовало такое дело? — удивился полицейский. — Что же в нем нового? — Ничего, ничего! — ответил он. — Приговор был приведен в исполнение. Наш гомосексуалист поднял, так сказать, карающий меч революции. Вскоре он повесился в своей камере. Следствие пришлось прекратить… — Знал, что ему делать! — рассмеялся полицейский. — Сегодня провести такую операцию будет потруднее. Противник перенимает понемногу нашу тактику. И потому приходится прибегать к другим, более сложным методам. Что из того, что в каждой конспиративной группе у нас есть свои люди, что, используя их, мы как-то влияем на их политические решения! — Видимо, эти люди необходимы как аргумент в политической игре — вставил он. — Начиная с какого уровня можно говорить о понимании такой игры? — И полицейский пожал плечами. — В состоянии ли я, наблюдая здесь, на границе, борьбу разведок, все эти хитросплетения конспираторских интриг, могу ли я предвидеть, что в действительности обращено против нас, а что является лишь подстроенными нами трюками? — У него вырвался смешок, и полицейский офицер вновь удивленно покосился на него. Вот — подумал он — и открылась причина неожиданной болтливости. Круг, о котором он только что говорил, замкнулся, превращая его в ничего не понимающего дурака. Может ли такой дурак стоять на страже государственных интересов, если он достаточно умен и понимает, что его старания могут неожиданно обернуться против его собственной карьеры? — Я думаю — заговорил вновь полицейский — об организующей идее. Не всегда она понятна. Быть может, люди, которые с близкого расстояния в столице присматриваются к разрозненным на первый взгляд фактам, способны охватить мыслью весь этот общий замысел. Но мы? Меняются цели и методы. От неведения государство может рухнуть. — Ох, капитан, ведущая идея всегда одна и та же: сделать перемены невозможными. Сохранить существующий порядок вещей. Меняются лишь методы, цель остается прежней. Это факт… — А вы не из политических максималистов — буркнул полицейский. Можно было себе представить, каков его собственный политический максимализм. Новые тюрьмы. Новые места ссылок. Пытки. Негласные приговоры. То, что разрушает психику каждого полицейского, какому бы монарху он ни служил. — Иногда мне хочется — послышалось через некоторое время — бросить эту службу к чертям собачьим. Но это не так-то просто. Я ведь могу жить в деревне. У меня есть фамильное поместье под Псковом. Отличная земля. Отличные урожаи. Недавно мы завершили следствие — завел он о прежнем — по делу одной большой революционной группы, прошедшей подготовку в Швейцарии. В программе ничего нового. Вольнолюбивые словеса и революционная икота. Я допрашивал молодого человека, который попался вместе с ними. Он из хорошей семьи, которая живет здесь и держится подальше от политики. Я толковал ему об опыте. О том, что необходим гораздо больший житейский опыт, чтоб иметь представление о разумности собственных поступков. Он только и бредит последним восстанием