Современная польская повесть: 70-е годы (Билинский, Кавалец) - страница 22
Прошла еще неделя. Он принимал прописанные врачом лекарства и чувствовал себя вполне прилично. Приводил в порядок огромный материал, который тем временем удалось собрать. Работал даже вечерами в гостинице. Иногда брал у вокзала пролетку и велел везти себя за город. Проезжал мимо аллеи, в глубине которой стоял дом врача. Ему даже казалось, что через открытое окно он видит, как тот работает в своем кабинете. Далее следовало огромное здание — дом великого князя, где разместились чиновники русской администрации. Потом пролетка прыгала по булыжной мостовой фабричной стороны. Они ехали вдоль длинных кирпичных стен, за которыми виднелись заводские цехи и упирались в небо вечно дымящиеся трубы. Он глядел на такие же, как всюду, двухэтажные здания из красного кирпича, где жили рабочие, и наконец, пролетка въезжала на большой деревянный мост, за которым тянулись пригородные сады и прятавшиеся в их зелени убогие деревянные домики. Деревья стояли в тучах золотисто-красных октябрьских листьев. Воздух — если ветер не приносил клубы жирного дыма из фабричных труб — был чистый, напоенный запахом земли и костров, которые уже жгли в садах. И высокое осеннее небо с облаками, окружавшими огромный, почти всегда кровавый диск заходящего солнца. Он возвращался в город, когда пожар на западе догорал, а низкие, отражающие краски осени облака набухали непроницаемой чернотой. На небе высыпали звезды. Извозчик зажигал фонари. Они ехали по тем же самым, но преображенным накатившимся мраком улицам. Люди, завершив дневной труд, сидели возле домов. В некоторых окнах горели лампы. Внутренности лавчонок сияли светом, пробивавшимся сквозь грязные стекла. Когда они подъезжали к строящемуся католическому собору — высоченные стены в сплетении строительных лесов, — начинались богатые улицы и шикарные магазины. На тротуарах — многочисленные прохожие, больше экипажей. Толпа, двигавшаяся широкой аллеей от монастырского холма до вокзала, плыла сплошным потоком. Над городом торчал месяц в одной из своих вечно меняющихся фаз. Председатель вновь возобновил свои приглашения, но не так навязчиво. Он понимал, что раздражает его своим присутствием, своими странными взглядами, бесспорно какой-то протекцией в Петербурге, одним словом, всем тем, что отличает его от здешних жителей и заставляет воспринимать как чужестранца. День за днем он приближался к тому моменту, когда Сикст станет подробно рассказывать об убийстве. Такие признания — а среди них были куда более кровавые — он слушал много раз. И закалился. Они не производили на него впечатления. Он приступал к этому, как врач приступает, наверное, к вскрытию. Искал причины. Менаду ним и врачом была лишь та разница, что на столе в прозекторской лежал труп — иногда труп убитого, убийцу которого в это время по его поручению искала полиция, — перед ним же был живой человек. Когда на следствии выяснялись детали преступления, то в душе преступника наступал обычно перелом. Он смотрел на свое преступление глазами постороннего человека. В какую-то минуту исчезал терзавший преступника страх. Он забывал о каре и о покаянии. Именно тогда свершалась эта перемена. Закрывая следствие и передавая дело суду, он знал: приговор, который неизбежен, вынесут уже другому человеку. В дни следствия в психике человека происходят столь разительные перемены — думал он, не давая им, впрочем, оценки, — что само наказание, его нравственный смысл становится проблематичным. Иногда мысль об этом подбадривала его. Страх, что он накидывает петлю на шею совершенно иному человеку, непохожему на того, с кем он имел дело всего несколько месяцев назад, уступал место радости, которую вызывала сама эта перемена. Своими действиями он побуждал узника к длительным экскурсам в глубь собственного сознания. Иногда был его проводником. Почти всегда делал невозможным возвращение. Он ждал момента, когда правда о совершенном преступлении будет открыта в признании. Он считал только это истинной карой. Попадались люди со столь деформированной психикой, что отгораживались от его попыток. Тогда он был уверен — вопреки сомнениям врачей-психиатров — что это попросту патологические типы. Он смотрел на них, как на людей больных, которым не дано понять смысл свершающейся драмы. Когда же перед ним были нормальные люди и он просил поставить их последнюю подпись под документом, завершающим следствие, он ощущал радость, видя, что они никогда больше не преступят границы, которую преступили однажды. То была краткая минута удовлетворения, ради нее стоило отдавать месяцы, полные тяжкого, напряженного труда. Потом неизбежно приходила усталость. Дальнейшая судьба этих людей его не волновала. Он узнавал о ней порой из газет, иногда из разговоров в министерстве, когда обсуждали наиболее интересные процессы. Он не помнил лиц, улетучивались из памяти даже наиболее драматические моменты. Оправдательные приговоры тоже не имели для него значения. Коллеги считали это особым проявлением гордыни. Да, но его подопечные не делали ничего вопреки собственной воле. Таким образом он снискал себе славу беспощадного человека. Вот и все. В этом же крылся и секрет его карьеры в министерстве, в связи с которой у провинциальных стражей правосудия перехватывало порой дыхание. Накануне того дня, на который назначил осмотр места преступления, он почувствовал себя плохо. Стал прикидывать, скоро ли начнется приступ. Вначале это было едва ощутимое головокружение. Бросало в пот, он старался глубоко дышать. Пальцы слегка дрожали, грудь сдавливало от боли. Прямо из суда — пришлось прервать допрос сторожа, выловившего диван с трупом, и попросить нанять пролетку — вновь без предупреждения поехал к врачу. На этот раз его не было дома. Жена, отворившая дверь, попросила его немного подождать. Она встретила его в просторной передней, с противоположной стороны было распахнутое окно в сад, и в его проеме, как бы в отдалении, виднелась неподвижная ветвь рябины с кровавыми кистями ягод. Он осведомился, где муж. Потом они вошли в кабинет. Вид у него был, должно быть, неважный. Она тотчас подала ему стакан воды. Это была статная, сияющая зрелой красотой женщина. — Муж вот-вот вернется — пояснила она. — В это время он кончает работу в больнице. — Он молча кивнул. Первый удар боли был так силен, что он с трудом отставил стакан. И не знал, долго ли это продолжалось. Сидел с закрытыми глазами. До него долетели торопливые шаги из соседней комнаты и ее тихий разговор с мужем. Почувствовав чью-то руку на плече, он открыл глаза. — Сделаем укол — услышал он голос врача — боль скоро пройдет. — Он закусил губу. Не скрывая беспокойства, доктор внимательно присматривался к нему. — Как вы чувствовали себя сегодня утром? — сев напротив, взял руку и пощупал пульс. — Вам лучше? — А слабость — наверное, от укола — меж тем все увеличивалась. Он с трудом открыл глаза. — Утром? — повторил шепотом. — Ничего особенного. Спал хорошо… — А такие приступы — спросил врач, и звуки его голоса были словно эхо от стены — случались у вас и ночью? — Да, несколько раз он просыпался примерно с теми же ощущениями, затем следовал сильный приступ боли. Он брал тогда со столика лекарство, которое ему прописали. Это давало возможность спать. — Боюсь — продолжал врач — придется лечь в больницу на обследование. — В больницу? — он посмотрел на врача. — Это необходимо. Может быть, стоит вернуться в Петербург. — Он помотал головой. Болезнь пройдет. Нельзя поддаваться. Больница только уступка. Он справится и так. — Но в Петербурге вы будете под постоянным наблюдением — настаивал врач. — Без обследования не установить, что с вами. — Ну, а все-таки, как вы считаете? — Врач пожал плечами. — Не знаю. Мои предположения анализами не подтвердились. Остаются домыслы. — Какие же? — не унимался он. Врач наклонился. Его лицо было теперь совсем рядом. Он видел темные, устремленные на него глаза. В них тоже была усталость. — Вы серьезный человек — начал он. — При диагнозе у врача должна быть уверенность. Я не знаю, что с вами. Потому и говорю: вам лучше лечь в больницу… — Ладно, ладно. Это по возвращении. А пока дайте мне, доктор, какое-нибудь успокоительное… — Врач направился к письменному столу. Стал выписывать рецепт. — Операция? — спросил он. Врач поднял на него глаза. — Может быть — ответил — но пока нельзя говорить с уверенностью. В Петербурге вам скорее скажут, что надо делать. — Вы предпочитаете сложить с себя ответственность… — Рука с пером замерла в воздухе. — Нет — услышал он. — Но я не хотел бы ошибиться. — Будь у него побольше силы, он встал бы сейчас с дивана и заставил врача сказать правду. Ведь тот что-то скрывает. Сказал два слова и пишет, словно его ответ может удовлетворить пациента. — Как же так, доктор — прошептал он — вы предпочитаете скрывать свои подозрения? — и попытался встать, но упал обратно на диван. — Лучше отдохните — посоветовал врач. Голос слышался вновь издалека, хотя слова звучали отчетливо. На какую-то долю секунды он увидел свое отражение в огромном трюмо. Стремящийся встать человек. Бескровное лицо искажено гримасой боли. Он думал о себе, как о постороннем. Такое случилось впервые. В зеркале мелькнул призрак. — Значит, та к это выглядит — сказал он. Врач не ответил. Рылся в каком-то справочнике. А ему было не совладать с бессилием. Рука врача спокойно перелистывала странички. Ему показалось, что он отдаляется от стола. За окном — которое тоже уплывало куда-то вглубь — катились тяжелые фуры. Из дальних комнат долетал смех девочек. Но от зрительной иллюзии отдаления замирали голоса. Смех доносился словно издалека. Он хотел сказать, что ему изменяет слух. Рука с книгой была едва видна. Очнулся он от холода, лежа на диване. — Что случилось? — Врач наклонился над ним. — Очень сильное средство. Теперь вам лучше? — Да — улыбнулся он. — Долго я спал? — Нет — ответил врач. — Пульс нормальный… — Он сел, пригладил волосы. — Придется вызвать извозчика. — У вас все больше хлопот со мной, доктор… — И будет впредь — перебил врач — если вы не послушаете моего совета. — Обещаю, доктор. Работу я скоро заканчиваю. — Следствие? — спросил врач. — Да — ответил он. — Мне удастся завершить его к сроку. — Доктор покивал головой. — Мучительное занятие. Вы очень ослабли… — Они больше — ответил он. — Кто «они»? — спросил врач. — Мои подопечные. — Он встал, подошел к окну. Улица была пустынна. Над дорогой нависли ветви каштанов, их золотистые к осени листья кое-где уже покраснели. — Через месяц все будет позади. — Это очень долго — долетели до него слова врача. Он не повернулся, следя, как ребятишки собирают каштаны. Наверное, стоит подозвать кого-нибудь из них и попросить кликнуть извозчика. — Я вам дал слово, доктор. Что поделаешь, если я самый опытный следователь, какой побывал в этом городе, пожалуй, за последние десять лет — и он фыркнул, но тут же испугался, что боль может вернуться, сжал губы. — Верю, верю — ответил врач. — Никуда не денешься, вы должны передать дело другому. Даже если следователь будет и похуже вас. — Нет, нет — и он помотал головой. — Теперь мне предстоит самое важное — он отвернулся от окна. — И никто действительно не сможет заменить меня. — Это дело вас так затянуло? — врач закурил. — Очень — отозвался он. — Надеюсь поймать в капкан дьявола, доктор. Чувствую, как он пытается улизнуть любой ценой. Но я схвачу его — улыбнулся он. — Хочу познакомиться с дьяволом. Не уверен, что такой случай представится еще раз. — А вы не переоцениваете этого несчастного монаха? — удивился доктор. — Говорят, это довольно-таки ограниченный человек. Там ли вы ищете? — Знаете, доктор — и он развел руками — этот несчастный — мой сообщник… — Врач нахмурился. Он предупредил его вопрос. — Мы вместе выслеживаем дьявола. Он, несомненно, где-то поблизости. Ио пробует ускользнуть. У нас обоих — у Сикста и у меня — мало времени для поимки. Сикст пытается это делать с помощью ничем не замутненной веры, а я неверием в могущество дьявола. Из таких сетей, признайтесь, не выскользнешь. Жаль мне этого дьявола, но меня радует наша скорая встреча. — Врач молча еще раз просмотрел рецепты. Пожалуй, надо спешить, если он хочет приобрести лекарства до закрытия аптеки. Не терпелось вернуться в гостиницу. Не буду писать никаких писем — подумал он. — Надо сперва хорошенько отдохнуть. Завтра столько работы.