– Куда они уйдут, когда их набольший здесь?
– В чем замечены?
– Да ни в чем, – докладывал бестрепетно гридень. – Сказывают, только к монахам печорским ездили. Да ведь кто к ним только не ездит?
– С варягами, греками, хазарами дружество не водят?
– Нет.
– Ступай.
– Вот тебе еще загадка, – сказал Добрыне Владимир. – Видать, не один Илья таков – пенек упрямый, и вон его таковы же есть!
– Да таких-то нонче полный Киев! – не удивился Добрыня. – Тут со всего свету люди беглые. Разных языков и состояний. Киев всем приют дает.
– Да чьи же это люди?
– А ничьи, – сказал Добрыня. – Разных родов. Кто из полона, кто так пришел. Они и есть народ киевский. – Он помолчал и добавил, глядя на прохаживающегося по горнице князя: – Сумеешь – твои будут. А люди они верные, судьбой намучены, бедой научены. Им жизнь недорога!
– А что же им дорого?
– Воля.
– Воля – удел высокородных.
– Они, как мне мои дружинники толковали, в ином волю видят. Они в воле Божией ходят, и потому несть для них ни князя, ни раба, но все – сыны Божии…
– Христиане?
– Так.
Князь долго молчал, прохаживаясь перед Добрыней и зябко потирая красивые, все в перстнях, руки.
– Вот смотри, – сказал он Добрыне, что горой сидел на лавке в проеме больших теремных окон, остекленных разноцветным византийским стеклом. – Вот смотри. Ярополк руку Царьграда и христиан держал – его варяги убили и мне престол отцовский вернуть помогли. Но как я варяжской руки держаться начинаю – все в разор идет!
– Ярополк был слаб, – сказал Добрыня.
– Ярополк был слаб, – перебил его князь, – а союзников выбирать умел! Царьграда надо держаться. А Царьград – христианский удел! Видишь, как выходит!
– Вижу, – сказал Добрыня. – Как мы сами что-либо с тобой ладить начинаем, хоть бы с Перуном этим, – никакого проку нет. Одна кровь льется, и вся держава розно ползет! А как начинаем глупства этого Ярополка повторять – ан и не глупствами они оказываются. Бабка-то твоя умна была. Уж на что я ее не любил, а ума в ней отрицать не могу. Она далеко провидела – путь твой к Царьграду лежит.
Они долго толковали, перебирая все ошибки Святослава, Ярополка, Свенельда, Олега… И постоянно приходили к тому, что, сокрушив Ярополка, заняв его место на киевском столе, нельзя менять его политику сближения с Византией… Говорили, пока в пестроцветных стеклах окон не погас вечерний свет. Сидя в полумраке, устав от разговоров, племянник и дядя примолкли.
– Что-то новое грядет, – сказал князь. – Новое! Нельзя боле по-старому жить.
– Да! – сказал Добрыня. – А Перун этот, коего везде поставили, – бревно крашеное, да и только! Выдумка!