Но Илья вдруг пал на колени перед Сухманом.
– Прости, Христа ради! – сказал он раздельно. – Я твоего дядю убил.
Гробовая тишина повисла в огромной гриднице, набитой десятками людей.
– Именем Господа и Спаса моего прошу – прости, – повторил Илья.
Многим были непонятны слова его. Странна была вся ситуация. Илья, убивший врага, просил прощения у его родича, хотя, по мнению всех воевод и даже князя, убийство было оправданно. Это скорее было не убийство, а казнь лютого разбойника…
Но произошло нечто неожиданное.
Сухман шагнул к коленопреклоненному Илье и с дрожью в голосе торжественно произнес:
– Отец наш Небесный заповедал прощать! И я прощаю тебя именем Господа и Спаса нашего Иисуса Христа. Встань, брат мой!
Натужась, он поднял за плечи Илью, и они стиснулись в объятиях. Сухман снял с шеи гайтан с крестом и надел его на Илью; Илья передал свой крест Сухману…
– За кого Бога молить? – спросил Илья.
– Поминай раба Божия Алексея, – ответил Сухман.
Илья поклонился ему в пояс и вышел.
Несколько дней гудел Киев, перебирая все подробности и мельчайшие детали происшествия, ибо никогда не было такого прежде.
– Сколь живу на свете, – докладывал Добрыня князю, – никогда такого не видал!
– А может, он струсил? – спросил печенег служилый Рогдай.
– Илья? – засмеялся Добрыня. – Да он и слова-то такого не знает! И Сухман от него вполовину будет!
– Вишь как! – вздохнул старый боярин. – Как услышал, что Одихмантьевич приехал, сразу прискакал и повинился! Вот и распри нет.
– Одихмантьевич не простит! Прикидывается! – сказал рус Олаф.
– Простит, – возразил византиец. – Он именем Божиим винился, именем Божиим его вина и прощена была. Ежели Сухман простил Илью не от сердца, а наружно только, Господь наш Небесный, видящий все тайное, воздаст ему явно… И сам мстителем за Илью станет. А Сухман, видно, страх Божий имеет.
– В чем же страх сей? – спросил молчавший дотоле князь.
– Не в страхе наказания, а в страхе совершения греха, – ответил грек.
– Мудрено что-то, – прокряхтел Добрыня.
– А что Илья говорит? – спросил князь Добрыню.
– Да он вовсе путано как-то. Я его спрашиваю: «Чего это ты виниться-то задумал? Испугался, что ли, Одихмантьевича? Так он тебя и силой меньше, и знаем не так, как ты! Тебя князь любит».
– А он что?
– А он говорит: «Грех я на душу взял, когда безоружного, не в бою, заколол! Через этот грех, может быть, и было мне наказание: отца лишился, сродников потерял да мать с дитенком враги угнали. Вот и признал свой грех, и покаялся – может, Бог меня и простит».
Князь, как всегда, слушал, покусывая губу, вполслуха. И Ярополк, на полу у ног его лежащий, явился перед мысленным взором его. Ярополк – брат, убитый варягами. Лицо его, покойное, улыбающееся странной улыбкой мертвеца, который видит радость небесную… «Если бы все как Илья…» – подумалось князю.