– Илья! – сказал вдруг Ярослав, снимая княжескую шапку. – Прости родителя моего, князя Владимира, что он тебя сюда, в узы тесные, заточил.
– Бог простит.
– Ты прости! Прости, Христа ради!
– Ярослав! – ахнула бабка. – Ты же княжич! Кому ты кланяешься! Вовсе чести не имеешь!
– Не в чванстве честь княжеская! – сказал Илья. – А ты не сомневайся, я князя не виню… Его сатана соблазнил.
– Он опомнится! – сказал Ярослав. – Он добрый!
– Спаси тебя Христос, милостивец мой!
Старуха взяла княжича за руку и, нахлобучив на него шапку, повела от оконца подальше, но он вырывался и, оборотившись, кричал:
– Я и завтра приду! И всегда! И кормить тебя стану! Я молиться за тебя буду…
Илья медленно, по крошке съел хлеб, чтобы не умереть; по глотку за весь вечер медленно выпил молоко. И впервые за много дней уснул крепким сном выздоравливающего.
Глава 10
Добрыня древлянский
Добрыня ехал в Новгород охотою. Потому что не Киев, а Новгород считал родным городом. Киев для него был городом княгини Ольги, которую он не любил – слишком памятен ему горящий Искоростень, дружина варяжская, рубившая всех мужчин, и сама Ольга-мстительница во вдовьем повойнике, в княжеской шапке, с бездонными синими глазами, где отражался пылающий славянский город…
Добрыня и до сего дня считал, что Игоря – мужа ее – древляне, его родичи, убили по правде и по совести. Справедливо. Да и убили-то они его, принеся в жертву богам, так что, может быть, в мире мертвых он и сейчас княжит.
А потом вон как вышло: Малуша – старшая сестра Добрыни – мать князя киевского, а он – воевода набольший. Вот небось Ольга в могиле переворачивается! А может, и нет! Под старость, когда стала она христианкою, сильно переменилась! Куда девалась лютая варяжка – стала в старости тихая да добрая. Во внучонке своем души не чаяла – словно видела его будущее. Князем его растила, у Малуши отобрав. Изредка мать Владимира видела. А перед смертью призвала Ольга ключницу свою и прощения у нее попросила.
Потому, когда Святослав отдал Владимира в Новгород князем, поехали с ним и Добрыня, и Малуша, и вся их древлянская родова. Сильно Добрыне Новгород глянулся. И город хорош, и люди в нем лучше, чем в Киеве. Нету в них спеси – не стольный ведь город, потому и дышится в нем легче. И хоть варягов в городе полно, и руси, а не такие они, как в Киеве. Здесь у них дома да семьи! Потому делится город на пять концов: русский, варяжский и три славянских. А еще проще: варяжский и русский, потому что уже не понять, кто рус, а кто славянин ильменский. Русы все только по-славянски говорили. Да и варяги давно в Новегороде ославянились. Жизнь в Новгороде ключом бьет! Не то что в каком-нибудь Муроме или другом пограничном месте. Здесь торжище шумит, на пристанях товары многоразличные грузятся. В ремесленных мастерских да в кузнях работа кипит, а пуще всего – топоры стучат, потому что новгородцы – прирожденные плотники – и ложку и лодку одним топором смастерить могут.