Сильный тогда в Новгороде переполох был. Кричали люди новгородские, что, ежели придет Ярополк за жену свою мстить, они защищать князя не станут! А выдадут его, охальника, оскорбленному мужу!
– Верни ты ее! Пропади она пропадом! – долдонил тогда Добрыня.
И Малуша укоряла, говорила сыну о мести варяжской, родовой.
А Владимир только ногти грыз да злобно шипел: мол, лучше сдохнет, как собака, чем первенцу Святославову уступит! Варягов при себе держал днем и ночью, струги изготовленные – летом, а зимою – коней да сани, за море бежать!
А волоокая греческая монахиня только слезы роняла – она и языка-то не понимала, ни варяжского, ни славянского. Умела бы говорить – объяснила бы, что и Ярополкженой ее не считал! И при ней, как бы только наложнице, решил взять другую жену – Рогнеду полоцкую. И та согласилась, потому что родство высокое, древнее, от Рюрика прямая линия: Рюрик – Игорь – Святослав – Ярополк. И хотя у Ярополка и другие жены есть – так что?! У многих князей по нескольку жен. Главной считается самая родовитая. И Рогнеда считала себя таковой, когда дала согласие на брак с Ярополком.
Тут словно нечистый дух вселился во Владимира! Ни о чем другом он и не говорил, как о том, что нужно ему жениться на Рогнеде! Приплетал он и то, что Полоцк всегда на север глядел, а он – князь новгородский, от страны полунощной! И что варяги все на полночи живут! И чего только не толковал! Что хватит, мол, полоцким князьям, нерюриковичам, вольно жить! Пора в державу общую! Но Добрыня видел и ужасался, что пуще всего хочет Владимир Ярополку досадить. Он ведь и не видал Рогнеды до той поры никогда! И оскорбила она Владимира отказом неучтивым: мол, не хочу разути рабычича!
Какая была резня в Полоцке! Что творил в тереме княжеском Владимир!
И повалил Рогнеду, как пленницу, не разуваясь и не сбрасывая доспеха окровавленного… Тогда Добрыне страшно сделалось – кого он вырастил! Страшно и оттого, что сделает с ним Святослав, когда вернется из похода. Но Святослав не вернулся.
И стало еще страшнее – на киевский высокий стол взошел Ярополк! Вот и пригодились струги быстроходные – побежал Владимир за море, за озеро Нево… Потому что, наглядевшись на княжеские дела, ужасались его новгородцы и уж вовсе защищать не собирались…
– Ох уж эти новгородцы! – вздыхал Добрыня, поспешая в Новгород, пересаживаясь с коня на ладью, с ладьи на коня…
Новгородцы были народом особым, сильно непохожим на киевлян. Непохожесть эта даже внешняя: сказывалась во многих русская и варяжская кровь – были новгородцы голубоглазы, беловолосы, а то и рыжие, как викинги. Сноровисты и ловки, как киевляне, а вот крикливы и драчливы – только как новгородцы. Рыбаки и корабельщики в большинстве своем, привыкшие к борьбе со стихиями водными, скорые на ногу, выносливые, готовые постоянно, подобно варягам, сбиться в ватагу молодецкую и не имеющие киевского страха и почитания перед властью, были они упрямы и непокорны. Истинного почитания власти, как, скажем, в племенах восточных, где каган или старейшина был полубогом, здесь и быть не могло! Князей они себе призывали и выгоняли, если князь не по нраву. Могли дать князю воев, а могли и не дать! Все решало горластое и непредсказуемое новгородское вече, где, сойдясь по зову колокола, они орать могли сутками, пока не принимали общее и потому обязательное для всех решение.