Каля угрюмо слушала меня, опустив голову.
– Отринуть веру значит отказаться от своей семьи, – наконец, сказала она, – предать завет… Каково каже общество за предавшего завет?
Она совсем девчонка еще, подумал я, но рассуждает как великосветская дама, из тех, что считают своим долгом поддерживать в обществе нравственность. С тех пор, как ей попал в руки глупый греческий роман, она может думать только о своем женском счастии, она не может решить, что правильно, а что нет; ее ум не поспевает за ее сердцем; сердце бьется с каждым новым солнцем все сильнее, а ум не может внятно рассудить и объяснить изменения, которые в ней происходят.
– У человека есть право, великое право, – сказал я, – быть свободным и не соизмерять свою жизнь с учением любого пророка, а соизмерять его единственно со своей совестью…
– Ты свободен, – Каля больно сжала мне руку, с тою же яростной силой, с какою несколько часов назад османский серакскир сжимал четки: я был этими четками, – стал ли ты щастлив?
Она отпустила мою руку и стала спускаться вниз по лестнице.
– Каля, подожди! – бросился я. – Подожди же! Нельзя же вот так приходить, целоваться, а потом убегать, как дикая коза!
– Може, – горько усмехнулась она. – Только так и може. Чтобы было как в книжке; чтобы Еротокрит ждал и искал свою Аретусу, всю жизнь искал…
Она сумасшедшая, ей-богу, сумасшедшая.
– Каля!
Но она уже спрыгнула с лестницы и убежала.
Я не мог уснуть до половины ночи, все вздыхая и думая только о том, как же Батурину удается так ловко очаровывать женщин, даже и не прилагая к амурной баталии особенных усилий, а я вечно натыкаюсь на капризных и своевольных девиц.
Уж вы, мысли, мои мысли, Мысли молодецкие, Расскажите, мои мысли, Про мое несчастье. Да долго ль мне, сударушка, За тобой ходити, Милости просити? Избил я чирички За девушкой хо́дючи, Изорвал зелен кафтан, По заборам ла́зючи, Изгноил я черну шляпу, Под капелем стоючи. Капелюшка кап-кап, Сердетюшко так-так, Капелюшка истекает, Сердетюшко изнывает…
Поплачь же и ты со мной и моими мушкатерами, любезный читатель, о безвозвратно ушедшей молодости, о тех временах, когда нужно было не вздыхать, а действовать.