– Пошел прочь, скот!
Я сжал кулаки и поднялся с земли. Неизвестное дотоле мне желание поселилось в моем сердце – отомстить.
* * *
История историографа Мюллера была очень простая история. Студентом он приехал в Россию, чтобы заработать денег и выгодно жениться. Однако ж прибыв в Петербург, Мюллер обнаружил, что история своего народа русских в принципе не интересует; вместо этого они проводят время в бесконечных попойках и празднествах.
– Spritzig Volk[137], – сказал его попутчик, артиллерийский инженер Готлиб, уже в России бывавший. – Императрица Екатерина была женой шведского драгуна; потом русские взяли Мариенбург, и царь Петр собственноручно заколол драгуна, чтобы насладиться прелестями его супруги[138]; она так понравилась ему, что он оставил ей в наследство оба своих царства, Московское и Сибирское.
На резонный вопрос Мюллера, а не возмущена ли русская аристокрация тем, что на троне сидит простая латгальская крестьянка, Готлиб засмеялся и сказал: да, что-то такое было; когда Петр умер, сенаторы собрались, чтобы решить вопрос о новом царе, но несколько гвардейцев сломали дверь и сказали, что если сенаторы прямо сейчас не проголосуют за Екатерину, они также сломают им шею.
Все эти рассказы произвели на студента очень сильное впечатление; ему стало очевидно вдруг, что его призвание – написать историю этого дикого азиатского народа, подобно тому, как Тацит написал историю древних германцев; как говорится, запало в голову.
Вскоре выяснилось также, что помимо русских в России живет еще пара сотен различных Volks, и нужно заниматься не столько историей, сколько Völkerkunde[139]. С этой целью Мюллер поехал в Сибирь и провел в Сибири десять лет. История захватила его, как женщина захватывает мужчину; карты, походы, открытия; он восстанавливал по крупицам, по записям, по рассказам никем и никогда до него не замеченную историю продвижения на восток русских казаков и промышленников; историю не менее великую, чем история покорения Америки. Здесь, в Сибири, где доживали свою жизнь перемолотые колесом фортуны царские фавориты, он нашел свое дело.
Под Иркутском Мюллер заболел. Сердце его, дотоле безотказно работавшее, внезапно стало бешено колотиться; у него начались обмороки, а по вечерам ему становилось страшно безо всякой причины. Он послал вместо себя на Камчатку Крашенинникова, а сам поехал назад.
В Тобольске он получил категорический приказ Академии передать все свои находки и записи адъюнкту Фишеру.
– Не дам, – сказал Мюллер по-российски. – Я не для того написал тридцать томов, чтобы вы их просрали.