Фишер по-российски, впрочем, не говорил; Мюллеру удалось уговорить его оставить ему черновики.
Где-то на Урале уже (в Верхотурье, кажется) он подхватил еще инфлуенцу и пролежал в беспамятстве две недели. Когда он пришел в себя, рядом с ним была женщина, немка.
– Кто лечил меня? – спросил он.
– Мой муж, – ответила она.
– А он где?
– Умер.
Мюллер женился на вдове, вернулся в Петербург и принял русское подданство. Он был переполнен желанием рассказать миру о своей работе. Однако рассказам его почему-то никто не верил.
– Ваши заметки о сибирских народах, безусловно, интересны, – говорили и писали ему его европейские корреспонденты, – но это не совсем то, чего мы ждали. Расскажите правду.
– Правду о чем? – не понимал Мюллер. – Я рассказал вам всю правду. Я историк. Правда – мое ремесло.
– Нет, ну вы нас за дураков-то не держите! – отвечали корреспонденты. – Правду, которую скрывают от нас русские и голландцы. Правду о северном морском пути в Индию. Правду о царстве пресвитера Иоанна, которое, мы знаем, находится где-то на острове между Азией и Америкой.
Мюллер вздыхал и отчаивался – ничего даже отдаленно похожего на песьеглавцев и циклопов он в Сибири не встречал.
Была и другая неприятность. Как-то раз ему поручили произнести на заседании Академии речь по поводу происхождения русского народа. Мюллер честно написал, что Рюрик со двором и дружиною были скандинавы, а само имя «Русь» происходит из чухонского языка. Разразился скандал.
– Какая чушь! – закричал Ломоносов. – Получается, будто бы шведы в древние времена завоевали славян!
– Именно так и было, – кивнул Мюллер. – Mit Feuer und Schwert.[140]
– Послушайте, Мюллер, – сказал Шувалов, – все это как бы странно. Вы знаете, мы со шведами совсем недавно воевали и победили их.
– Да, но ведь так написано в летописях, – начал было оправдываться историограф. – Тогдашние скандинавы завоевали Англию и половину Франции, до Италии доходили даже; в этом нет ничего предосудительного. Почему…
– А по кочану! – заревел Ломоносов. – Потому что нельзя таким безмозглым немцам, как ты, перо в руки давать! Может быть, тебе формальдегиду под нос сунуть, чтобы ты головой начал думать, а не жопой! Арлекин! Педрилло![141]
Мюллер хотел было дать сдачи и потребовать уважения, но почувствовал обострение сибирской болезни; он нащупал сам у себя пульс, пульс был в три раза быстрее обыкновенного. Ему представилась почему-то картина: где-то посреди Сибири его останавливают песьеглавцы и требуют отдать черновики.
– Делайте что хотите, – вздохнул он. – Мне всё равно.