Паше режет слух это его «после ваших», но он сдерживается, не возражает.
— Там же стреляют? — предполагает Паша.
— Тем более, — соглашается Питер. — Тем более. Не хотел бы я провести каникулы под артобстрелом.
Паша лихорадочно думает. Не находит ничего лучшего, как позвонить отцу. Достаёт нокиа, набирает.
— И связь тоже месяца через два будет, — комментирует Питер. — И то — если ваша власть постарается, — Питер снова делает ударение на слове «ваша». — До сих пор не старалась, — добавляет.
Паша смотрит на экран: покрытия действительно нет. Хотя ещё вчера ночью всё было в норме.
— Они специально глушат, — объясняет Питер, — чтобы ваши, — показывает вокруг, — не знали, какая ситуация. Никто ничего не знает, никто никому не доверяет. Средние века, — добавляет он и старательно давит наполовину выкуренную сигарету в сделанной из пустой пивной банки пепельнице. — Вы не историю преподаёте? — придирчиво смотрит на Пашу.
— Нет, — отвечает Паша, — не историю.
— Правильно, — хвалит его почему-то Питер, — учить в вашей стране историю — как рыбу ловить: никогда не знаешь, что вытащишь. Хотя мне нравится эта ваша любовь к истории, — говорит Питер, достаёт новую сигарету, снова щёлкает зиппо, снова пускает дым в потолок. — Правильно-правильно, разбирайтесь, копайтесь, молодцы. Я бы вам вот что посоветовал… — продолжает Питер, откинувшись на спинку стула и зажав сигарету двумя пальцами, и Паша его слушает, пока вдруг не замечает, как в зал вваливаются четверо военных, и лица у них особенно тёмные, а движения тяжёлые и нервные, и глаза у них красные от злости и дыма, они окидывают взглядом помещение и чётко, безошибочно, сразу вычисляют среди бойцов двух гражданских — Пашу и Питера — и неумолимо направляются в их сторону, обходя другие столы. И за столами вдруг замечают это движение, и разговоры стихают, все смотрят вслед этим четверым, продвигающимся к столику Питера и Паши, все замерли и напряглись, и лишь Питер так увлёкся рассказом, что ничего не замечает, сидит ко всем спиной, разглядывает Пашу за клочьями дыма и говорит с такими значительными паузами, будто сам прислушивается к собственному голосу: — Я бы вам советовал осторожно обращаться с историей. История, знаете ли, такая штука… — он замолкает на мгновение, подбирая в голове что-то умное к случаю, как вдруг замечает общую тишину и смотрит на Пашу пристально-пристально, и Паша не может понять, чего он от него хочет, пока внезапно до него не доходит, что он — Питер — смотрит в стёкла его очков, смотрит и видит там отражение этих четверых, нависающих у него за спиной, и на какое-то мгновение паника пробегает по его лицу, нервно дёргается уголок рта, и вена на шее вздрагивает от судорожного желания обернуться, но Питер умело берёт себя в руки, затягивается сигаретой, — правда, немного нервно, но затягивается, аккуратно выпускает дым и заканчивает фразу так: — …которую никто не имел права у вас отбирать!