+
— Эй, дядя, — говорит кто-то недовольным тоном, — ты тут живой?
Паша резко поднимается, ещё не до конца проснувшись, так что во рту остаётся сладкий привкус сна и покоя. Перед ним стоит Алёша: куртка застёгнута под горло, отчего голова его похожа на птичью и взгляд тоже — как у птицы. Скажем, у стервятника. Стоит, перетаптывается в холодной воде зелёными кроссовками, вытаскивает из карманов красные ладони, дышит на них холодным воздухом, шмыгает отмороженным носом, смотрит кровавыми белками.
— Идёшь, — спрашивает, — дядя, или тут будешь мёрзнуть? Давай, уплочено, надо идти.
— Иду-иду, — отвечает Паша, встаёт и видит, что Алёша здесь не один.
За ним под мелким, словно распыляющимся, дождём бредёт с десяток пассажиров. Первой идёт женщина, лет сорока, в тёмной дутой куртке, в короткой юбке, на высоких каблуках. Хорошо одета, с нормальной причёской. Уверенная в себе. Глянуть со стороны — возвращается домой из офиса. В нормальной жизни — какая-нибудь бюджетница, умеющая брать взятки. Единственное вот только — несёт на спине большой мешок из магазина строительных материалов, а в мешке что-то тяжело позвякивает, что-то вроде металлической посуды или медных вещей. Будто церковь ограбила, думает Паша. За ней, поддерживая друг друга под руку, идут ещё две женщины, молодая и старая. Очевидно, дочь и мать. Старшая младшую постоянно окликает: «Аннушка!», а младшая ничего не говорит в ответ. Аннушка немного забегает вперёд, как бегунья, что хочет оторваться на повороте. Но мама не пускает. Повисла на локте, как старое пальто, держит в свободной руке спортивную сумку с вещами. За ними катит детскую коляску совсем юная девушка. Паша думает, что мог бы её учить. Хотя, чему её учить? — спрашивает сам себя. — Она, похоже, и без меня прекрасно всему научилась. Коляска завалена бутылками с водой и одеждой — даже не упакованной, просто наваленной большой влажной кучей. Колёса коляски разбиты местными тротуарами. Видно, что ею активно пользуются, что это незаменимая вещь в хозяйстве. Впрочем, ребёнка в коляске нет, и где он, спрашивать не хочется. Затем шагает женщина в шубе, а кроме шубы, у неё ничего и нет, в смысле ни чемоданов, ни мешков, ни сумок, похоже, единственная семейная ценность — эта её шуба, вот она её и не снимает, срослась с ней.
На белку похожа, думает Паша. Идёт, топает по лужам разношенными туфлями. Каблуки сбились и перекосились, и поэтому сзади кажется, что у женщины пара копытец. За ней какой-то старик прижимает к себе под полой пуховика девочку-подростка, тоже дочку или внучку, в сером весеннем пальто, с разбухшим портфелем в правой руке. Потом идёт уверенная в себе молодая блондинка, в одной руке крепко зажав пачку сигарет, а другой удерживая чемодан на колёсиках. На блондинке кроссовки, протёртые джинсы и оранжевая курточка. Если будут стрелять, начнут, очевидно, с неё: она здесь самая яркая.